— С какой частотой я меняюсь? — спросил он у самого себя, глядя в зеркало. Вопрос был задан неправильно, Себастьян это понимал, но не мог сформулировать иначе.
— Ты не меняешься, Басс, — Памела подошла к мужу и прижалась к его груди, постаревшая женщина с сединой в волосах, такая родная и такая сейчас незнакомая, хотя он, конечно, помнил — воспоминания всплывали на поверхность и, узнанные, мгновенно погружались опять, — каждое мгновение, каждый год их жизни.
— Ты все тот же, Басс, — сказала Памела. — Не торопись. Я знаю это состояние — будто двое в одном. Со мной это часто происходит — когда просыпаюсь. Еще не отошла от сна, и та, воображаемая жизнь, кажется все еще реальнее реальности, но это проходит…
— Да, конечно, — сказал Басс, — но все-таки: сколько меня сейчас во мне?
Этот вопрос тоже не имел физического смысла, Себастьян понимал, но не мог сформулировать иначе.
— Я не знаю, — сказал Форестер.
— Не хотите ответить, Дин, или не можете?
Форестер дернул головой, будто ему дали пощечину.
— Что значит — не хочу? — воскликнул он с возмущением. — Я же говорю… — Он взглянул на Элен и добавил: — Одиннадцать кадров — каждый продолжительностью примерно по пять-шесть микросекунд.
— Одиннадцать, — с удовлетворением сказал Себастьян. — И какой же я — тот, из… ну, откуда я пришел?
— Басс, — сказала Памела, — ты ниоткуда не пришел, ты всегда был здесь. Да вспомни ты хотя бы, как в прошлом году мы втроем — ты, Элен и я — ездили в Россию, в Римско-Корсаковск, впервые за все годы…
— Да, — кивнул Себастьян. — Я помню.
Он лучше помнил другой, первый, приезд в российскую глубинку, помнил, как, бросив в номере чемоданы, полез под душ, ошпарился ледяной водой и долго крутил краны, пытаясь добиться хоть какого-нибудь тепла, а вода становилась все холоднее, ему начало казаться, что струя замерзнет в воздухе и возникнет ледяной столб, он быстро обтерся полотенцем и дрожал весь вечер, а потом все дни, пока они занимались бюрократическими процедурами, беспрестанно чихал, и хорошо, что не заработал воспаления легких.
Но и прошлогоднюю поездку он помнил тоже — милый провинциальный городок с памятником какому-то российскому президенту на площади перед железнодорожным вокзалом. Горячая вода на этот раз была и даже телевизионная стенка, не очень качественная, японского, а не китайского производства, но глубина резкости оказалась вполне приличной, и еще они с Памелой в первый вечер пошли к детскому дому, хотели войти, но…
— Я помню, — повторил Себастьян. — Из этих одиннадцати — я сам могу выбрать, да или нет? Как ты, Элен, выбирала, когда была девочкой — помнишь седую даму в странном платье, а еще был Годзилла, это…
— А, — улыбнулась Элен. — Мне там не очень… Видишь мир, будто из-за зеленого полупрозрачного стекла, и холодно, я не думала, что у нас так холодно…
— Ты сама выбирала или это не поддается контролю?
— Послушайте, Себастьян, — с беспокойством произнес Форестер, — не делайте глупостей. Конечно, вы сами выбираете ветвь Мультиверса, в которой хотите жить. Выбираете каждое мгновение, каждый квант времени. Одиннадцать… Это ничего не меняет. В каждой ветви вы — это вы. Вы существуете везде, понимаете это?
— Дин! — воскликнул Себастьян. — Не заговаривайте мне зубы.
— Еще пара минут, — сказал Форестер, — и остаточная память исчезнет, подождите немного.
— У меня нет в запасе пары минут. Вы что, не понимаете? Я должен спасти Элен.
— Но я здесь, папа!
— Ты умерла… там.
— Я жива — здесь.
— Я хочу, чтобы ты жила везде.
— Себастьян, в миллиардах ветвей Мультиверса мы с вами уже умерли и похоронены, в каких-то еще не родились и в каких-то никогда не родимся. Нельзя же…
— Наверно, нужно просто сосредоточиться, — пробормотал Себастьян. — Конечно. Эти техники давно известны. Медитация. Индейцы ели мухоморы, чтобы посещать других себя… В этом доме, конечно, нет ядовитых грибов. С другой стороны, Элен, маленькая Элен, — ты умела это без всяких грибов, неужели я…
— Басс! — воскликнула Памела.
— Папа!
— Послушайте, Себастьян!
Он отстранил жену, прошел мимо дочери, не обратил внимания на поднявшихся ему навстречу Дина и Фиону. Подошел к окну и посмотрел на закат. Солнце наполовину скрылось за горизонтом и выглядело багровым куполом, все глубже опускавшимся в черную воду далекого леса. Острые пики деревьев проткнули солнце насквозь, и ему, наверно, было больно, Себастьян слышал его стон, будто по небу пробегала звуковая волна — низкая, как гудение контрабасной струны.
Себастьян прислушался к себе. Он ничего не чувствовал. Если каждый квант времени он становится другим, он должен это чувствовать. Должен чувствовать, чтобы выбрать свой путь, свою реальность, выбрать сам, а не подчиняться какой-то там квантовой статистике, о которой он знал лишь то, что она существует.
«Только бы не попасть в мир, где я уже мертв, — подумал он. — Что будет, если я попаду в такой мир? Наверно, это невозможно. А если попробовать? Дин сказал: одиннадцать. Среди них есть я, который может… должен спасти Элен».
Солнце скрылось, и последний луч скользнул, как мазок кисточкой по завершенной картине. Луч мигнул и оставил след, будто точку поставил после длинного предложения, в котором было много слов, много букв и так мало смысла…
Луч был желтым, но за одно-единственное мгновение — будто и он проживал все великое множество своих жизней — стал зеленым, как весенний лист, голубым, как небо в полдень, синим, как вода в озере Эри, фиолетовым, как платье Памелы, что он купил ей на Рождество… где? Когда? Откуда это воспоминание?.. А потом исчезло солнце, исчез вечер, исчезло все.
* * *
В дверь звонили.
— Пройдите в спальню, — сказал Себастьян. У него на мгновение закружилась голова, и собственный голос прозвучал приглушенно и совсем неубедительно.
Он посмотрел в окно: на газоне расположилась съемочная группа канала Эй-би-си, судя по надписям на шапочках операторов и репортера, стоявшего ближе к дому с микрофоном в руке. Остальные журналисты собрались, видимо, у двери, в которую звонил сержант Холидей.
Себастьян обернулся: Памела и Элен стояли у двери в спальню, жена крепко держала девочку за руку. Обе смотрели на Себастьяна со странными выражениями лиц: глаза у Памелы расширились от изумления, а Элен смотрела со страхом, узнавая то, чего узнавать не хотела.
— Пройдите в спальню, — повторил Себастьян, понимая, что спальня не сможет стать надежным убежищем, если у Холидея есть ордер и если следом за полицией в дом ворвутся репортеры. Как уйти? Куда деться? Разве что… Элен сможет, она давно научилась это делать, она, похоже, управляет своими частотами, как опытный водитель — автомобилем на сложной трассе.
