Ознакомительная версия. Доступно 44 страниц из 218
Они катили по городу, поворачивая, попадая под фонари и снова погружаясь в темноту. Хлопьянов чувствовал тяжелый башмак на своей голове, вонь чужой обуви, металлическое зловонье днища, трясение автобуса. Рядом с его лицом была взлохмаченная голова Офицера, на которой тоже громоздился башмак. Омоновцы на сидении оживленно переговаривались:
– Они, блин, только подходят, а я, блин, как над головами шарахну!.. Они, блин, все полегли!.. А Климук по зубам – хрясь, хрясь!.. Этого взяли, а остальные по задам ушли!..
– Их, один хер, из второго батальона возьмут!.. Они по кругу пошли, их и возьмут!..
– А этот, мразь такая, отбивался!.. Ну погоди, приедем, посмотрю на тебя! – башмак на голове Офицера поднялся и опустился, и Хлопьянов услышал шмякающий удар лица о железное днище.
– Говорил тебе, не ходи! – произнес Хлопьянов, шевеля распухшими губами, чувствуя, как губы касаются грязного днища. – Не послушал меня и влип!
– Предатель! – отозвался Офицер. – Ты их навел!.. Пристрелить бы тебя прямо у Дома Советов!
– Псих!.. Идиот!.. Себя и других подставил!..
– Иуда!.. – Не унимался Офицер. – Повесим, как Власова!..
Снова сапог на голове Офицера поднялся и стукнул. Хлопьянов услышал костяной удар о днище автобуса.
Они больше не говорили. Хлопьянов в горе молчал. Он был беспомощен. Его, поверженного, с грязным башмаком на лице, везли по московской улице, быть может, той самой, по которой бабушка водила его в кукольный театр, и марионетки, подвешенные на тонкие струны, смешно шевелились и дергались, и кусочек фольги на сцене чудно, драгоценно мерцал.
Их привезли в отделение милиции и выгнали из автобуса. Провели по ярко освещенному коридору, втолкнули в железную клетку, которой завершался коридорный тупик. Дверь замкнули, и они двое на ярком свету, сквозь граненые, вмурованные в пол и потолок прутья, смотрели на освещенный длинный коридор, который наполнялся омоновцами и милиционерами.
– Это они майора замочили!
– И бабку на балконе!
– Я гляжу, крадутся!.. Ну, думаю, суки, попались!.. И две короткие над головами!.. Стоящие перед клеткой разгоряченные люди радовались своей добыче, нетерпеливо тянулись к ней. Разглядывали, подзадоривали друг друга смешками, шуточками, ругательствами. Отделенные от пойманных железными прутьями, раздражались все больше, переполнялись нетерпеливой злостью.
Расступились, и Хлопьянов увидел здоровенного, в милицейской форме, подполковника, рыжего, с желтыми ресницами и бровями, пухлым румяным лицом. Китель его был расстегнут. Наружу вываливалась жирная грудь и живот. Из раскрытого ворота выступала потная шея. Казалось, подполковник только что оставил чаепитие, весь исходил капельками блестящей влаги, отирал здоровенной лапищей мокрый загривок. В другой руке он держал наручники, ярко блестевшие хромированной сталью.
– Который из них Максакова завалил? – подполковник сквозь клеть разглядывал пленных, играя наручниками.
– Вон тот, со звездой! – указал на Офицера омоновец. – Он, козел, на меня сиганул и на кулак напоролся!.. И второй из ихней же группы, прикрывал с бульвара!..
Подполковник отомкнул клетку, вошел в нее. Ловко подвернул Офицеру руку, потом вторую. Защелкнул наручники. Как грузчик, перетаскивающий тяжелые тюки, подбросил Офицера на бедро и вытолкнул в коридор. Казалось, толчок был несильный, но Офицер полетел, спотыкаясь, по коридору, держа за спиной скованные руки, и врезался головой в живот высокого милиционера.
Тот схватил Офицера за волосы, отодрал от своего живота и, радостно ахнув, ударил кулаком в близкий нос и губы.
– А это не хочешь!
Там, куда пришелся удар, все расплющилось, потекло, превратилось в хлюпающий красный пузырь с белыми, среди слюны и крови, зубами. Офицер с клекотом, всхлипом отлетел к противоположной стене, где его встретили короткие жестокие удары омоновца – в спину, в хребет, в печень. Серия ловких боксерских ударов, от которых Офицер стал заваливаться набок, стараясь этим наклоном уберечь ушибленную печень.
– Ты у меня, сука, до смерти кровью ссать будешь! – напутствовал его омоновец, мощным ударом отсылая к соседу. Тот, совсем еще молоденький милиционер, с маленьким розовым носиком, ударил Офицера в сердце, туда, где краснела звезда. Офицер охнул, задохнулся и плоско упал на пол. Его вывернутые руки дрожали, наручники ярко блестели, и он, лежа под лампами, бился мелкой дрожью. На него сыпались удары ног, глухие, шлепающие, проникающие во внутренние органы.
– Не по лицу, мужики! – покрикивал подполковник, как тренер, заглядывая через головы подопечных, отрабатывавших спортивные приемы. – По почкам, по почкам!.. Пусть кровью посикает!..
Хлопьянов смотрел на истязания Офицера, ужасаясь не только тому, что на его глазах забивают насмерть человека, и не тому, что через несколько минут и его, закованного в наручники, выволокут в освещенный коридор к этим молодым людям, неутомимым в коллективном азарте домучать, добить. А тому, что все это означает начало еще больших ужасов, больших кровопролитий. Вселенской бойни, которая началась с момента, когда одутловатая, с голубыми пятнами голова выкатилась на экран телевизора.
Офицера били ногами, как мяч. Отпрыгивали после удара в сторону, освобождая место другому, застоявшемуся игроку. Тренер, внимательный, зоркий, любил своих спортсменов, укорял их за промахи и неточности:
– По почкам, по почкам!.. Пусть красной струйкой посикает!..
– Фашисты!.. Педерасты!.. – заорал Хлопьянов, желая не столько прекратить избиение Офицера, сколько ускорить свое. Упасть под эти башмаки и удары, ослепнуть, оглохнуть, исчезнуть. Не видеть приближающиеся неумолимо несчастья. – Скоты кровавые!.. Хари!..
Его услышали, перестали пинать Офицера. Подполковник что-то негромко сказал. Один из милиционеров кинулся прочь. Через несколько минут вернулся, неся ведро. Все расступились, прижались к стене. Милиционер выплеснул шумное плещущее ведро воды на лежащего Офицера, на его бесформенные плечи, заплетенные ноги, вывернутые назад руки в блестящих наручниках.
Подполковник подцепил Офицера за наручники, легко поволок, вбросил в клетку. Отомкнул хромированные оковы и страшным сильным пожатием дернул Хлопьянова за запястье. Щелкнул металлическими кольцами.
– А ты, товарищ, из какой губернии будешь? – спросил он, захватывая и заламывая ему за спину вторую руку. – Из каких, говорю, краев к нам приехал?
Он тянул на себя Хлопьянова, обводя его вокруг неподвижного, отекавшего водой Офицера, готовясь вытолкнуть его в яркий свет коридора, где ожидали потные, с румяными лицами люди.
Но в дальнем конце коридора возникло движение. Появился Каретный, бодрый, оживленный, праздничный, в нарядном костюме и шелковом галстуке. За ним поспевал телерепортер с камерой на плече, и молодой, чернявый, в белом халате врач.
Каретный издали углядел Хлопьянова, здоровяка-подполковника, безжизненного Офицера.
Ознакомительная версия. Доступно 44 страниц из 218
