президентские выборы, одолев недавнего вождя «Солидарности». От Валенсы Лем давно не ждал ничего хорошего, о чем прямо заявил в интервью «Шпигелю»[1271]. Но и спокойно наблюдать, как власть берут посткоммунисты, Лем тоже не мог. Ностальгия значительной части населения по временам ПНР (особенно герековского благополучия) выводила его из себя. С другой стороны, многие рьяные антикоммунисты были еще хуже. Например, Тадеуш Рыдзык в июльском телеинтервью 1995 года обвинил Куроня (в то время кандидата в президенты) в ответственности за сталинские преступления, предположив, что тюремные заключения этого диссидента были элементом политической игры. Как к этому относиться? И уж совсем неожиданный удар писатель получил из-за океана. В июне 1995 года американская переводчица сообщила ему, что в США «Профессор А. Донда», скорее всего, не выйдет, так как нарушает правила политкорректности. Лем не без смеха поведал об этом в «Тыгоднике повшехном», добавив, что в России издают все его вещи, причем указывают, какие именно фрагменты в свое время вычеркнула цензура, а вот в Штатах, глядите-ка, внезапные запреты[1272]. Но смех смехом, а это показывало, в каком безумном мире очутился Лем. Куда там абсурдам социализма!
В октябре 1995 года Лем дал интервью польскому «Плейбою». Вопросы были стандартные и уже набили оскомину: о недооценке его творчества польской критикой, об избегании в произведениях темы секса и женских персонажей, о «флирте» со сталинизмом. Лем спокойно отвечал, но последний вопрос, кажется, вывел его из себя: «<…> Если кто-то жил в довоенной Польше, во Львове, потом к нему пришли Советы, потом немцы и выгнали его из хаты, потом опять Советы и выгнали его из родного города, – такому человеку нетрудно в любую минуту ожидать очередного катаклизма. Потом я был в ПНР, пережил весь сталинизм, потом меня выкинули из научного лектория, где я работал, из Союза литераторов – одним словом, отовсюду меня выкидывали. Это были жестокие уроки, и мне повезло, что я вылез из всего этого в целости и сохранности, что меня не уличили в написании текстов для Польского соглашения за независимость, для „Культуры“ Гедройца – естественно, под псевдонимами. У меня был свой компас, и я ему следовал. Мне не пришлось бросать партбилет, потому что я никогда не состоял в партии и в целом доволен, как прожил жизнь»[1273].
В октябре того же года последовало большое интервью «Политике». Лем прямо-таки фонтанировал афоризмами: «Религии – это протезы, которые предназначены для того, чтобы облегчить нам мысль о грустной перспективе небытия», «<…> В Польше церковь не борется за евангелизацию в смысле распространения веры в Бога, а просто церковь борется за церковь», «Политик не должен быть слишком умным. Потому что если он очень умен, то большинство проблем, которые перед ним встают, покажутся совершенно нерешаемыми», «Не наступит конца света, если политик один раз изменит жене», «<…> Советский человек очень хорошо ориентируется в том, как нужно убивать и красть». Любопытно, что Лем весьма холодно отнесся к перспективе вступления Польши в НАТО: «В военном отношении мы получили бы немного. А вот провоцирование России очень бы нам повредило в какой-нибудь кризисной ситуации»[1274].
В декабре 1995 года Малгожата Шпаковская, которая готовила книгу «Дискуссии со Станиславом Лемом»[1275], опубликовала в «Твурчости» громадный текст о месте Лема в польской литературно-философской традиции[1276], а в «Жиче Варшавы» – статью об отношении Лема к учению церкви[1277]. Что интересно, Лема в который уже раз сравнили здесь с Парницким, но теперь уже как писателя, который не вмещается ни в какие рамки. Тогда же вышел сборник фельетонов Лема из «Тыгодника повшехного» Lube czasy («Любэ часы»/«Милые времена»), редактор которого Томаш Фиалковский (заместитель главного редактора еженедельника) назвал его «рассказом о первородном грехе цивилизации» и охарактеризовал как «черную апокалиптическую картину». Лем же так объяснял свой мрачный настрой: «Я, как Луна, отражаю чужой свет. Кто виноват, что Солнце столь кроваво?»[1278] Отзываясь на этот сборник, Лешек Шаруга коснулся неутешительного диагноза, который Лем поставил соотечественникам: «И трудно не согласиться с заключительными словами „Милых времен“: „Мой отец всегда повторял: такое потрясающее явление, как в 1918 году, когда одновременно рухнули и центральные державы, и Россия, – это чудо. Это казалось действительно невозможным, поскольку с точки зрения логики одна из сторон должна в таком конфликте победить. К сожалению, мой отец не дожил до второго чуда, ибо, в конце концов, это тоже чудо, что Советы столь внезапно распались. А самое удивительное, что важности всего произошедшего огромное большинство моего народа вообще не заметило“. Но так ли уж это удивительно на самом-то деле?»[1279]
Сразу после вышел еще один сборник Лема – «Sex wars» (состоявший из «Сильвических размышлений» в «Одре», «Питавали» и старой публицистики). «Питавали» показали, что Лем не утратил таланта к футуристическим сюжетам: тут вам и погружение миллионера в виртуальную реальность с целью скрыть его собственное похищение (сюжет рассказа «Матрас»); тут и уничтожитель телерекламы, настолько совершенный, что уничтожает рекламу самого себя; тут и диссоциаторы, позволяющие людям присутствовать одновременно в разных местах; тут и размывание границ между реальностью и киберпространством и еще много чего. «Человек по природе приспособлен к жизни в стаде, но не в таком, которое охватывает всю Землю», – написал о сборнике «Sex wars» 22-летний журналист «Жиче Варшавы» Бартоломей Хачиньский. По его мнению, хотя Лем не верил в человеческий разум, он хотел верить в способность человека воспринимать себя как часть рода людского. А потому, невзирая на инвективы против глупости, по-прежнему склонен думать, что «человек» звучит гордо[1280]. Марек Орамус в той же газете так написал о «Sex wars»: «Один из ведущих мыслителей эпохи признается, что не только не одобряет мира, который на его глазах превратился в чудовище, но и не понимает его»[1281]. А 25-летний поэт Лукаш Голембевский на страницах «Жечипосполитой» назвал сборник «одной из важнейших книг последних лет»[1282]. Куда критичнее отнесся к книге 43-летний журналист той же газеты Кшиштоф Маслонь, который попрекнул Лема недопустимыми упрощениями ситуации – от проблемы перенаселения до международного положения (а еще обвинил в незнакомстве с порнографией, о которой Лем взялся рассуждать)[1283]. Щепаньский отозвался о «Sex wars» кратко: «Много мудрости, перебор со специализированными терминами»[1284].
В 1996 году вышел сборник внецикловых рассказов Лема «Загадка», по доброй традиции содержавший в себе лишь одну новую вещь – «Матрас». Остальные двенадцать произведений представляли собой срез всего творчества Лема – от «Крысы в лабиринте» 1956 года до
