Хенбейн.
— Ты не назвала своего имени, — проговорил Бэйли, подходя к ней еще ближе.
Уид моргнул. Крот был жив. Когти Хенбейн немного втянулись. Кротыш был слишком близко от нее, это было неприятно. И тут он...
— Никогда больше не делай этого! — взвизгнула Хенбейн, отшатываясь.
— Я только дотронулся до тебя, — виновато сказал Бэйли. — У тебя такой красивый блестящий мех.
Наступила тишина. Уид опять моргнул. Он вспотел, хотя день вовсе не был жарким. Этот противный юнец все еще был жив.
И вдруг Хенбейн рассмеялась. Да так, словно не смеялась никогда; гвардеец, который прозевал Бэйли, прибежал на поляну и уставился на нее. Хенбейн хохотала почти истерически.
— Почему ты смеешься? — спросил Бэйли.
Смех прекратился так же внезапно, как разразился. Хенбейн увидела гвардейца.
Она сказала Бэйли:
— Стой на месте.
Потом пошла к гвардейцу.
— Ты видел, как проходил этот молодой крот?
— Нет, Глашатай Слова. Я... — запинаясь, начал он.
Хенбейн убила его. А Бэйли смотрел, широко раскрыв глаза, просто смотрел. Смотрел на кровь у нее на когтях. Смотрел на тело гвардейца, лежащее перед ней. Смотрел на прибежавшего на шум второго гвардейца, рыльце которого посерело, а сам он дрожал от страха. Потом и второй был убит.
Тогда Бэйли проговорил:
— Ты мне не нравишься. Я не люблю тебя.
Услышав его слова, Хенбейн в ярости повернулась к Бэйли. Казалось, дикий гнев ее удвоился, утроился, учетверился. Она стала медленно приближаться к Бэйли, а тот отступал, пока не уперся спиной в Камень, громадой возвышающийся над ним.
Глядя на все это, Уид сглотнул.
— И я не думаю, — продолжал Бэйли, — что Камень любит тебя. Он совсем тебя не любит и никогда не будет любить, и, если бы Старлинг была здесь, я знаю, что бы она сказала, точно знаю, она сказала бы, она бы сказала...
На последних словах голос Бэйли задрожал, глаза наполнились слезами, и он перевел взгляд с Хенбейн на убитых ею гвардейцев и опять на Хенбейн. Потом, к несказанному изумлению Уида, Бэйли, дрожащий, но настроенный весьма решительно, вышел из тени великого Камня Данктона и, словно не испытывая ни малейшего страха, двинулся прямо к Хенбейн, повторяя на ходу:
— Старлинг велела бы тебе убираться и никогда, никогда больше не приходить сюда. Уходи! — закричал он и заплакал.
К еще большему удивлению Уида, Хенбейн, покорительница кротовьего мира, дочь Руна, Глашатая Слова, Хенбейн из Верна уставилась на юного крота. Глаза ее были широко раскрыты, челюсти двигались, она протянула лапу, оттолкнула, точнее, приподняла Бэйли и отодвинула его в сторону, потом повернулась, сделала ему знак замолчать — он и так уже достаточно наговорил. Она подняла когти и вонзила их в землю, где только что был Бэйли, а потом стала смотреть на взрытую почву и развороченные листья. Опять подняла когти и снова коснулась земли, но на сей раз мягко, как это сделала бы мать; опустила рыльце и тоже заплакала.
Никто, никто не должен видеть плачущую Хенбейн. А если увидел — он должен умереть. Уид действовал быстро. Он вышел из тени, но Хенбейн даже не обратила на него внимания. Она продолжала рыдать. Ее всхлипывания были такими же яростными, как гнев и ненависть, их страшно было слушать. Это были рыдания детеныша, которому никогда раньше не разрешали плакать, но который в конце концов все же разрыдался.
Уид никого не подпускал близко к поляне. Этот несчастный дурачок Бэйли продолжал хныкать. Больше никого не было.
Потом, когда Хенбейн затихла, Уид сказал:
— Тебе надо отдохнуть, Глашатай Слова. — Его голос звучал почтительно, но властно.
Она кивнула, не глядя на него.
— Он пойдет со мной, — проговорила Хенбейн, имея в виду Бэйли.
— Не пойду, — заявил тот.
Уид схватил его за плечо и прошипел:
— Пойдешь, сопляк, еще как пойдешь!
И перепугавшийся Бэйли сказал:
— Ладно!
И, словно двух кротят, Уид отвел самого могущественного властителя кротовьего мира и другого, до этой минуты самого слабого из всех кротов, — отвел вниз, в ходы Данктона, в нору, где их никто не мог увидеть.
❦
Несколько дней грайки не видели Хенбейн. Ни Сликит, ни даже Рекин, хотя у того было о чем доложить. Хенбейн не видели, но слышали смех и видели юнца по имени Бэйли.
Однако об исчезновении еще одного грайка и о смерти другого Хенбейн следовало поставить в известность. Уид сказал, что он это сделает сам. Может, так оно и было, только Хенбейн не появилась и тогда. И снова этот смех, как будто там, внизу, играют малыши, да еще предупреждение: если Бэйли обнаружат, когда он будет выходить наверх поесть, не трогать его и не причинять вреда.
Снова ропот, Рекин во гневе. Что с Глашатаем Слова? Раздались требования, чтобы она показалась. Уид улыбался.
— А она знает, что происходит? Знает, что в этой жалкой системе продолжаются убийства? Знает, что кротов Данктона, которые отсюда ушли, заметили в других системах? И она играет?
— Она знает, — отвечал Уид.
Хенбейн появилась только через две недели, и рядом с ней был Бэйли. Никто не осмелился сказать ни слова. Хенбейн велела позвать Рекина, Сликит и кое-кого еще.
Она внимательно посмотрела на них и, казалось, задумалась, хотя подумать у нее времени было достаточно.
Первым заговорил Бэйли:
— Пойдем, я покажу тебе Истсайд, где была моя нора.
Начались перешептывания. Хенбейн улыбнулась.
— Я приду, Бэйли, скоро приду. Оставь нас ненадолго. Это было сказано мягко, голосом, какого никто раньше не слышал у Хенбейн. Голосом, который заставлял поверить, что она тоже крот. Бэйли отправился на поверхность.
Хенбейн повернулась к Сликит и проговорила:
— Скажи-ка, где поблизости еще существует эта болезнь — лысуха?
— Она еще есть в Эйвбери, — немедленно ответила Сликит. Знать такие вещи — была ее работа. — А поблизости... Восточный Блейдон, Фрилфорд, немного в Уитхэме. И...
— Да? — голос Хенбейн прозвучал отрывисто и требовательно.
— Я сказала, что она есть в Эйвбери, и это правда, но, кажется, там, кроме нее, появилось кое-что похуже. Съедает крота, разрушает его кожу, ужасно... Говорят, эта болезнь встречается теперь там чаще лысухи. Очень неприятно.
— Хорошо. Теперь слушайте все. Я знаю, что в Данктоне скрываются кроты. Уид говорил мне о новых убийствах. Не думаю, что нам легко удастся их найти. Но не так уж это важно. В такой войне
