это письмо, судьба моя, я думаю, будет уже решена. Поэтому откровенно расскажу вам о моем душевном состоянии… Чтобы не беспокоилась Эйко, я обычно говорил вам: верьте в здравый смысл председателя суда. Но сейчас, я думаю, наступило время, когда действует что-то иное, нежели здравый смысл. Короче говоря, мое положение сейчас безнадежно. Я вполне подготовлен к наихудшему…
Смерть, однако, не имеет уже столь большого значения. Особенно сейчас, когда происходит всемирная бойня рода человеческого, в результате которой уже погибли свыше 10 миллионов человек. И сейчас ежедневно гибнут тысячи людей. Я дожил до 43 лет и провел их вместе с Эйко и Ёко. А ведь возможно, что мы могли расстаться несколько лет тому назад.
Во всяком случае, если я должен буду умереть, то встречу смерть с достоинством…
Может, вы подумаете, что я, говоря о своем положении, только и знаю, что бравирую своим спокойным состоянием духа? Но это не так. Это совсем не так! Я думаю, что именно сейчас настало время, когда Ёко сможет понять, почему должен был умереть ее отец»[624].
Одзаки был первым, кого в Японии приговорили к смерти за шпионаж. Он имел полное право надеяться на тюремное заключение, тем более что его адвокат подал апелляцию, но понимал, что это уже конец: «Сейчас я ожидаю окончательного приговора. Я достаточно хорошо осведомлен о важности законов, которые я нарушил… Выйти на улицу, жить среди друзей, даже после того, как пройдет много лет, уже невозможно и с точки зрения моей совести, и с точки зрения моих возможностей и сил… Я счастлив при мысли, что родился и умру в этой, моей, стране… Я заканчиваю писать в камере токийской тюрьмы в час, когда тучи низко висят над землей, предупреждая о надвигающейся буре»[625].
Сегодня все чаще говорят, что Одзаки был слаб и раскаялся в том, что совершил. Это неправда. Свидетельство тому – одно из последних его писем. По большому счету к нему нечего добавить: «Я хорошо знаю из писем и других источников, что мои родные гневаются на меня. Они считают, что я поступил жестоко, лишив счастья не только самого себя, но и жену и маленькую дочь. Думаю, что они по-своему правы. Ведь я сразу знал, чем все это кончится. Но я настолько был захвачен борьбой, что мало заботился о безопасности своей и своих близких. Я служил высшим интересам.
Я хочу снова повторить: “Откройте шире глаза, вглядитесь в нашу эпоху!”
Кто сумеет правильно понять веление времени, тот не станет заботиться только о личном счастье и счастье своих родных. Моя работа давала мне возможность увидеть будущее, понять его, и это было для моего сердца самым близким и самым родным. Пусть меня таким и вспоминают. Это будет лучшим надгробным словом над моей могилой. Мои последние слова прошу передать всем»[626].
Его воля была исполнена, и сегодня мы читаем это письмо с тем же волнением, что десятилетия назад читали родственники Одзаки. Спустя два года после гибели разведчика, в послевоенном 1946 году, великий Куросава Акира снял фильм, известный у нас под названием «Не сожалею о своей юности», в сюжете которого использованы фрагменты подлинной биографии Одзаки Хоцуми и название которого (а его главный герой в итоге тоже погибает) говорит само за себя.
В январе 1965 года Одзаки Хоцуми был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. Указ остался необнародованным, и долгое время об этом никто не знал. По имеющимся сведениям, потомки «человека с широко открытыми глазами» до сих пор не приняли награду.
Глава сорок третья
Самый лучший наш радист
Супруги Клаузен прибыли в Японию следом друг за другом на рубеже 1935–1936 годов и, несмотря на время от времени возникающие трудности в общении с Зорге, стали важными сотрудниками резидентуры, входили в ядро группы. Трудности же эти были вызваны отличиями в мотивации к работе. Если наш герой, как и Одзаки, всегда оставался искренне преданным делу коммунизма «стойким бойцом революции», то Клаузен, судя по всему, постепенно все больше чувствовал себя лишь профессиональным разведчиком-радистом, а позже и «шпионом поневоле», которого со временем начала тяготить все возрастающая тяжесть и опасность работы. Тем не менее налаживанием «воздушного сообщения с Висбаденом», столь неудовлетворительного при «Зеппе» и необходимого группе как этот самый воздух, Зорге был полностью обязан таланту Клаузена и прекрасно сознавал это. Не случайно на следствии бывший резидент рассказывал: «Я лично ничего не знаю о радио. Клаузен давал подробные показания по этому вопросу, поэтому ниже я ограничусь общими пояснениями.
…Бернхардт совершенно растерялся от невозможности защитить обе станции от пеленгации. Когда в Японию приехал Клаузен, положение изменилось. Его способности и энтузиазм в отношении работы поистине не знали границ. При Бернхардте я должен был сам шифровать тексты, в связи с чем это отнимало у меня изрядное количество времени. Но после прибытия Клаузена я с разрешения Москвы обучил его шифру и поручил ему шифровальную работу. По прежним установкам обязанность шифровки возлагалась только на руководителя группы, однако Клаузен был настолько надежным человеком, что разрешение из Москвы было получено беспрепятственно.
Для полной гарантии постоянной радиосвязи Клаузен развернул как можно больше радиостанций. Иной раз он мог вести передачи из четырех различных мест. Обычно в основном он обеспечивал связь по крайней мере из трех точек. Это были дома Клаузена и первой жены Вукелича. Когда Штейн находился в Токио, его квартира тоже использовалась для радиосвязи. Насколько я помню, Клаузен однажды пытался развернуть радиостанцию и у меня в доме, но у него ничего не получилось, и мы решили использовать этот вариант в крайнем случае, если у нас больше не будет выбора.
Мы полагали, что контроль за радиопередачами рано или поздно ужесточится, и поэтому часто меняли места расположения радиостанций, чтобы избежать обнаружения или ввести контрольные службы в заблуждение. Клаузен постоянно стремился уменьшить размеры радиопередатчика для того, чтобы он не бросался в глаза во время перевозки к месту работы, а также чтобы его можно было легко спрятать. Трудности заключались только в том, что в Японии нелегко было найти хорошие детали. Более того, покупка радиодеталей, особенно иностранцем, была очень подозрительным делом. Поэтому Клаузен приобретал необходимые материалы в Шанхае. Я припоминаю, что он сам лично привозил их из Шанхая…
Радиосвязь использовалась для передачи в Центр срочной информации и наших донесений по организационным вопросам и получения из Москвы указаний по организационным и оперативным проблемам.
Клаузен, за очень редким исключением, всегда мог установить прекрасную радиосвязь с Центром»[627].
В отличие от японских следователей мы с вами знаем еще
