4
Кабинет оставался неизменным. Как бы хорошо не шли дела у группировки, что бы ни происходило – кабинет полковника не менялся. Стены оставались всё такими же неприветливыми, пол – всё таким же дряхлым и скрипучим. Всё те же два стеллажа с папками и бумагами. Всё тот же огромный, потрёпанный стол, всё те же старые стулья, количество которых могло варьироваться в зависимости от того, насколько большое и многолюдное должно было быть совещание. Хотя нет, кое-что всё-таки изменилось – с окон исчезли занавески. То ли их сняли, чтобы постирать, то ли Родионов, который любил сидеть на подоконнике и часто за них цеплялся, изорвал их окончательно.
В этот раз Родионов сидел за столом и со скучающим видом чёркал карандашом в тетрадке какие-то каракули – он мог бы тут и не присутствовать, ведь наверняка всё, что говорил Гронин, заранее обсуждалось с ним. Кроме него в кабинете находились сам Гронин, Андрей, профессор Бернштейн, майор Дьяков и ещё больше полутора десятков офицеров, большинство из которых Андрей не знал.
Их серьёзные, слегка угрюмые лица нагоняли уныние. Гронин знакомил их со сложившейся обстановкой и никого из присутствующих она не радовала. Многое из того, что говорил Павел, Андрей уже знал: и про яростные атаки сектантов, и про сдачу позиций гильдией, про «Булат» и большое количество мелких группировок, вступивших в войну на их стороне. Он слушал всё спокойно, лишь изредка чуть внимательнее, когда полковник говорил что-нибудь новое. Остальных услышанное вгоняло в ступор. Все они были в курсе слухов, но не знали насколько эти слухи правдивы. Сейчас подтверждались их самые худшие опасения – большинству присутствующих предстояло идти на войну.
Наиболее свободно себя чувствовал Бернштейн. Оно и не странно – ему, единственному из присутствующих, не светило принимать участие в кровопролитной бойне, из которой ещё непонятно было как выбраться живым.
Андрей и Родионов сидели тут больше для проформы, ведь оба уже хорошо знали, что должны делать. Подразделение Андрея одним из первых ввели в состав отдельной роты, которой командовал лично Родионов. Параллельно Максу предстояло командовать группировкой экспедиционных сил, которые «Убежище» по договорённости с «Булатом» обязано было выставить для участия в боевых действиях.
Полковник излагал всё методично и неспешно. Сыпал уточнениями, разъяснял, когда кому-то что-то было непонятно, отвечал на все вопросы. В общем, всё шло как обычно на таких совещаниях, и Родионов как всегда не прочь был бы уснуть, о чём написал на листочке и показал Андрею, прося разбудить его, когда совещание будет подходить к завершению. Но уснуть он точно бы не смог, даже если бы Гронин лично разрешил ему это и принёс подушку.
Павел как раз объяснял причины необходимости участия группировки в войне Альянса, как многие называли «антисектансткий» блок, когда всех отвлёк звон разбитого стекла.
Дальнейшие события Андрею трудно было бы описать с точностью. Поначалу большинство присутствующих даже не поняли, что произошло. Некоторые изумлённо, некоторые с раздражением обернулись к разбитому окну, двое даже вскочили со своих мест. Лишь на лице Гронина промелькнула тревога, и то никто не взялся бы утверждать, что понял её истинные причины. А дальше прозвучали два взрыва.
Мало кто помнил, что было потом. Через некоторое время кое-как общими усилиями смогли составить более менее приемлемую картину дальнейших событий, но всё равно в ней оставались пробелы.
Романов помнил как открыл глаза и некоторое время просто лежал, пытаясь понять, что и где звенит. Ему не раз случалось быть оглушённым в бою, но никогда ещё – до такой степени. Он даже не сразу понял, что оглушён. Постепенно он начал концентрироваться на других ощущениях, например, на тяжести в районе живота. С усилием приподняв руки, он принялся медленно шарить по себе и сразу наткнулся на что-то тяжёлое и габаритное. Сосредоточившись, он понял, что это чьё-то тело.
Андрей обратился к этому телу, что-то сказал, но звука собственного голоса не услышал. Поначалу это его очень напугало. Ужаснувшись, что онемел или оглох, он принялся кричать, надеясь хотя бы так расслышать свой голос, и вскоре над ним появился какой-то тёмный силуэт. Андрей перестал кричать и, проморгавшись, с некоторым трудом различил в нём Родионова. Тот что-то говорил, но чёртов звон заглушал все звуки. Силуэт вдруг исчез, а почти сразу за ним исчезла и тяжесть в районе живота. Андрей смог приподняться сначала на локтях, затем осмотрелся и сел полностью. Перед глазами картинка всё никак не желала приобретать чёткость. Как бы он ни старался, она всё равно упорно куда-то уплывала.
Звон понемногу стал стихать, но никаких звуков Андрей по-прежнему не слышал. Постепенно всё более чёткой становилась картинка. Андрей уже начал замечать вяло перемещающихся вокруг него людей, узнал Родионова, Гронина и некоторых других. Вскоре сквозь стихающий звон стали пробиваться голоса людей и его собственный, больше похожий на хрип.
Он встал, и тут же его слегка занесло к перевёрнутому столу. Андрей попытался ухватиться за него руками, чтобы не упасть, но, испытав острую колющую боль, отшатнулся, убирая руки, и грузно сел обратно на пол, пытаясь понять, что произошло. Как ему позже рассказали – он упёрся руками в истерзанный взрывами стол и загнал в ладони сразу несколько крупных скалок.
Ясность все больше возвращалась к нему. Теперь он уже слышал стоны и крики раненых, громкие, даже слишком громкие команды Макса и полковника, топот прибежавших на звук взрыва в кабинет людей. Когда ему показалось, что восприятие полностью вернулось к нему, он снова поднялся, осмотрелся… и ужаснулся. С противоположной стороны стола в луже крови лежал один из людей, который стал ему другом, и которого он очень уважал – профессор Бернштейн.
Ещё слегка пошатываясь и уже не обращая внимания на жгучую боль в руках, Андрей попытался дойти к нему, громко призывая всех помочь. Ответы не сразу доходили до него, и лишь присев рядом с телом профессора, он чётко осознал, что ему говорят.
– Оставь его в покое, Андрей. Он мёртв, – хоть Макс и старался говорить спокойно, но голос его все равно предательски дрогнул. – Лучше помоги с живыми.
5
Владов удобно устроился в большом офисном кресле, подвинутом к окну, и наблюдал за дождём. Он любил смотреть в окно, когда размышлял. Происходящее там всегда благотворно влияло на ход его мыслей, будь то колебание листьев на ветру, стремительно проносящиеся капли дождя или суета солдат или грузчиков.
Когда вошла Аня, он в присущей ему манере не повернулся к ней, не ответил на приветствие, а продолжил смотреть в окно. Лишь когда Аня подошла к столу и простояла там несколько минут, он медленно, будто нехотя, повернулся и взглянул на неё.
И все-таки она у него красавица. Точёная фигурка, красивые черты лица, густые волосы, большие, миндалевидные тёмные глаза… Те самые, что когда-то покорили его. Да, она была почти так же красива, как и её мать. Жаль только, что у него с дочерью нет такого же понимания, какое было с Мариной. Хотя, если подумать – что он сделал для того, чтобы это понимание у них появилось? Он всегда был слишком занят для того, чтобы налаживать контакт с собственной дочерью. И до, и особенно после эпидемии. Эту задачу всегда выполняла Марина, и Аня была скорее не их, а её дочерью, на неё равнялась. Именно мать была её идеалом. А он… он был просто биологическим отцом, который финансировал любые её прихоти. И теперь это вылилось в неприятности.
