Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
Подметив в трехпалом ленивце такую кротость, я на другой же день вытащил его из клетки, чтобы воочию ознакомиться с одним заинтересовавшим меня явлением. Застав меня с ленивцем на коленях – причем я самым прилежным образом искал у него в шерсти, – Боб, естественно, поинтересовался, чем это я занимаюсь. «Ищу растительность в его шерсти», – со всей серьезностью отвечал я, и, конечно, Боб мне не поверил. И как бы долго и нудно я ему ни объяснял, что я не шучу, лишь много времени спустя, когда мы приобрели третьего ленивца, мне удалось убедить Боба, что я не разыгрываю его.
Дело в том, что каждый волосок ленивца имеет шероховатую желобчатую поверхность и на ней есть растительность – какой-то вид водорослей, – придающая волосу зеленоватый оттенок. Это то самое растение, которое можно увидеть на гнилых изгородях в Англии, ну а во влажной, сырой атмосфере тропиков оно пышно разрастается на шерсти и придает ленивцу отличную защитную окраску. Это единственный в своем роде случай симбиоза растения и млекопитающего.
Как бы там ни было, содержать в неволе злонравного двупалого ленивца оказалось легче, чем трехпалого, потому что двупалый отлично себя чувствовал на диете из бананов, нарезанных кусочками плодов дынного и мангового деревьев и нескольких видов листьев, включая вездесущий гибискус. Трехпалый же кормился исключительно одним видом листьев и упорно отказывался от всяких других, так что его питание представляло для меня немалую проблему. Будучи весьма примитивными животными, ленивцы способны долго обходиться без пищи; рекорд принадлежит трехпалому ленивцу одного зоопарка, который постился месяц без каких-либо вредных для себя последствий. Кроме того, ленивцы обладают способностью оправляться от ран, смертельных для любых других животных, и даже могут принимать большие дозы яда без явного вреда для себя. Эта живучесть, а также их медлительность и неторопливость удивительно сближают их с пресмыкающимися.
В своем рассуждении о ленивцах Овьедо следующим образом отзывается об их криках:
«Их голос весьма отличен от голосов других зверей, ибо они поют только ночью, да и то время от времени, и распевают всегда шесть нот, одну ниже другой по нисходящей линии, так что первая нота самая высокая, а остальные все ниже и ниже; подобно тому, как если бы человек говорил: ля, соль, фа, ми, ре, до, этот зверь говорит: ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха… Похоже, что только от этого зверя, и ни от чего другого, ведет свое начало музыка и первые принципы этой науки».
Ничего не могу сказать про оперные таланты ленивцев Овьедо, знаю только, что мои ленивцы не производили никаких звуков, которые соответствовали бы его описанию. Я провел в гамаке много бессонных часов, надеясь, что они займутся сольфеджио, но они были немы как рыбы. Двупалый, когда его тревожили, издавал громкий шипящий звук, о котором я уже упоминал; трехпалый издавал такой же звук послабее, иногда дополняя его глухим стенанием, как от сильной боли. Судя по одним только этим звукам, я бы не решился присоединиться к Овьедо в предположении, что искусство музыки ведет свое начало от песни ленивца.
Увлекшись семейством Bradypodidae, я совсем позабыл про лунного увари, и, лишь когда Боб напомнил мне, что через три дня мы должны вернуться в Джорджтаун сдать очередную партию животных, до меня вдруг дошло, что я упускаю последнюю возможность приобрести опоссума этого вида. Я еще раз поспешно повысил цену и забегал по главной улице Эдвенчер, наведываясь к людям, которые могли иметь хоть какое-то отношение к охоте, и умоляя их раздобыть мне лунного увари. Однако ко дню нашего отъезда лунного увари мне так и не принесли, и это повергло меня в глубочайшее уныние.
Чтобы доставить нашу живность к причалу, мы наняли громоздкую продолговатую повозку, запряженную понурой клячей. Повозка остановилась на улице перед нашей лачугой, и мы с Бобом принялись грузить клетки с животными. Тут были ящики с тейю и игуанами, сумки с мелкими змеями и мешки с анакондами, клетки с крысами, обезьянами и ленивцами, Кутберт, отчаянно питпитпиткающий из-за решетки, клетки с маленькими птичками и большие жестянки с рыбами и, наконец, благоухающая клетка с опоссумами. Высоко нагруженный воз, скрипя и громыхая, покатил по дороге. Айвен был выслан вперед, чтобы обеспечить место для животных на палубе парохода.
Мы с Бобом медленно шли рядом с повозкой, которая гулко катила по белой от пыли дороге, испещренной тенями деревьев на обочинах. Мы помахали на прощание рукой жителям деревни, которые вышли из своих домов пожелать нам счастливого пути. Вот мы миновали последние дома деревни и вступили на конечный отрезок дороги, ведущей к берегу реки и причалу. Не успели мы пройти и половину расстояния до реки, как вдруг позади раздался крик. Я обернулся: по дороге следом за нами бежала маленькая фигурка и отчаянно махала рукой.
– Кто это? – спросил Боб.
– Почем я знаю. Уж не нам ли он машет?
– Наверное, нам. Ведь на дороге больше никого нет.
Повозка покатила дальше, а мы стали ждать.
– Кажется, он что-то несет, – сказал Боб.
– Может, мы что забыли?
– Или что упало с повозки?
– Ну это едва ли.
Но вот стало возможно разглядеть бегущего. Это был маленький мальчик-индеец, он трусил по дороге, улыбаясь во весь рот, разметав по плечам свои длинные черные волосы. В одной руке он крепко сжимал шнурок, на котором болталось что-то маленькое и черное.
– Похоже, у него какое-то животное, – сказал я и двинулся ему навстречу.
– Господи! – простонал Боб. – Хватит с нас животных!
Мальчик, тяжело дыша, остановился и протянул мне шнурок. На другом его конце болталось небольшое черное животное с розовыми лапами, розовым хвостом и красивыми темными глазами, в кремовом меху над которыми прятались вскинутые, как в постоянном удивлении, брови. Это был лунный увари – мышиный опоссум.
Когда я несколько пришел в себя от радости, мы с Бобом принялись шарить по карманам, чтобы расплатиться за опоссума, и тут обнаружилось, что вся наша мелочь у Айвена. Однако мальчик был не прочь пройтись с нами до причала оставшиеся полмили, и мы продолжили свой путь. Но не сделали и нескольких шагов, как мне в голову пришла ужасная мысль.
– Боб, нам не во что посадить опоссума, – сказал я.
– А что, разве нельзя довезти его так до Джорджтауна?
– Нет, мне нужен ящик. А уж на пароходе я смастерю из него клетку.
– Да где ж его возьмешь?
– Придется сбегать в лавку.
– Как? Снова бежать в деревню? Пароход должен быть с минуты на минуту. Ты опоздаешь, если пойдешь обратно.
Как бы в подтверждение его слов с реки донесся гудок парохода. Но я уже мчался в Эдвенчер.
– Задержи пароход до моего возвращения! – крикнул я.
Боб в отчаянии всплеснул руками и рысью припустил к причалу.
Я вбежал в деревню, ввалился в лавку и стал молить изумленного торговца дать мне ящик. С завидным присутствием духа, не задавая лишних вопросов, он вывалил на пол груду банок с консервами и протянул мне ящик. Я выскочил из лавки и, лишь пробежав изрядный кусок пути, заметил, что все это время мальчик-индеец сопровождал меня. Он топал рядом со мной и знай себе ухмылялся.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
