Фактически, в таких случаях оказывается, что самообман, да и сам процесс защиты, обретает в речи свою окончательную форму. Возможно, весь самообман, в конечном счете, воспроизводится в речи, обращенной или к самому себе, или к слушателю; определенно это наблюдается у самых разных людей. Если бы это было не так, это не было бы так заметно. В итоге, мы сейчас признаем, что истинное чувство или убеждение получает свою полностью осознанную форму в речи; то же самое можно было бы ожидать от усилий, направленных на самообман.
Самообман и отношение к внешней реальности
Существует и другая характеристика речи самообмана, заметная слушателю, которая, по существу, подтверждает отсутствие в ней коммуникативной сущности и раскрывает другой аспект процесса защиты. Когда мы слышим «Я уверен, что поступил правильно!» или нечто подобное, сказанное с особым акцентом, мы не ощущаем, что это сообщение было сделано и даже понято в обычном смысле. Голос говорящего часто звучит громче обычного. Как правило, нет ощущения, что он смотрит прямо на человека, к которому обращается. Он не концентрирует на нем взгляд; он кажется отстраненным. У слушателя сразу появляется искушение помахать рукой, чтобы привлечь внимание говорящего. Это внимание обращено внутрь: так обычно бывает, когда кто-то прислушивается к себе, как человек, который тренирует речь.
Правда, в некоторых случаях это внутреннее звучание речи самообмана принимает другую форму, которая сначала совсем не кажется обращением внутрь. Иногда говорящий смотрит прямо в глаза слушателю испытующим взглядом. Отклик, который он видит — или думает, что видит, — в глазах слушателя, имеет для него особую важность. Подтверждающая реакция слушателя приносит ему заметное облегчение, но даже небольшое сомнение вызывает у говорящего некое ощущение дискомфорта и часто заставляет его повторять свои усилия. Но, несмотря на такую явную сосредоточенность на слушателе, говорящий и в данном случае, на самом деле, обращается к себе и слушает только себя. Его концентрация на слушателе вводит в заблуждение; он смотрит на слушателя так же внимательно, как смотрит в зеркало в поисках признаков несовершенства, переставая осознавать само наличие зеркала. Это наблюдение иногда подтверждается, если говорящему неожиданно приходится прервать свою речь, на что он реагирует смущенным смехом, словно впервые заметив слушателя — и, наверное, себя тоже.
Иными словами, оказывается, что, по крайней мере, в более энергичной форме речи самообмана, избавляющей от тревоги, говорящий утратил нормальное объективное осознание себя и своего слушателя. Ощущение отдельности от слушателя, «полярности» говорящего и слушателя, если заимствовать этот термин у психолога Хайнца Вернера (Werner, 1948), значительно снижается. Процесс защиты, по крайней мере, по этой причине и в этом отношении ослабил нормальное отношение к внешней реальности и нормальный интерес к ней.
Потеря ясного ощущения, в чем человек убежден, что он чувствует или что он хочет сделать, в результате защитных ограничений или самообмана — это одновременно потеря ясного ощущения того, в чем он убежден, что он чувствует или хочет сделать в отношении чего-то или кого-то. В этом смысле отношение к себе не отличается от отношения к внешнему миру. Процесс защиты зависит не только от внутренней динамики. Ослабление и искажение ощущения внешней реальности неизбежно сопровождается потерей или искажением самоосознания. Невротическая личность, ощущающая себя слабой и ничтожной, переоценивает важность и значимость другого человека. Одержимая личность, неуверенная в том, что она хочет, «осознает», что, совершив свой выбор, она отвергла нечто гораздо более желаемое.
Процессы, которые вносят свой вклад в данный тип искажения, нетрудно определить. Тревога, связанная с личным выбором («Наверное, мне это нужно сделать!.. Наверное, мне действительно этого хочется!..»), заставляет одержимую личность рассматривать альтернативы, даже когда решение уже принято. Но эта тревога свидетельствует об искажении самого взгляда на альтернативы. Упущенная возможность будет вспоминаться с удручающей и обвиняющей предубежденностью. Будут вспоминаться лишь те элементы, утрата которых вызывает сожаление, и появится представление о том, что кто-то или что-то нужен настолько, что недоступность этого объекта или субъекта вызывает боль. Такой искаженный образ внешней реальности — не результат обыкновенного процесса суждения или недосмотра. Скорее, это результат некоего морального дискомфорта, тревожной озабоченности необходимостью сделать выбор, если он вообще существует, даже не допуская малейшей возможности ошибиться; и возможная ошибка не должна пройти незамеченной: она обязательно вызовет угрызения совести и не останется безнаказанной. Таким образом, это искаженный образ реальности отражает сложное отношение, даже предубежденность, обычного человека к внешней реальности вследствие внутренней динамики самообмана. Как правило, привычное суждение возвращается, и отвергнутая «возможность» теряет свой блеск, если она снова становится доступной.
Искажение самоосознания и одновременное искажение внешней реальности может действовать и в противоположном направлении, а иногда может странным образом найти подтверждение. Прекращение самообмана и восстановление подлинных чувств человека, как это может случиться в психотерапии, обязательно к тому же дает ясное представление об объекте, вызывающем эти чувства. Мужчина, который долго настаивал на том, что хочет закончить отношения со своей подругой, возможно, начнет осознавать, что фактически не хочет этого делать, а лишь думает, что ему следовало бы это сделать. Начиная осознавать свои подлинные чувства, он впервые создает ясную картину и самому себе, и слушателю о человеке, вызывающем эти чувства. Это уже не та картина, которую он нарисовал раньше и которая побуждала его покинуть свою подругу, а его реальное представление о ней, а потому оно соответствует его поведению. Таким образом, из смутного и тенденциозного представления о внешней фигуре появляется более ясное представление и о себе, и о ней. Можно сказать, что в этот момент восстанавливается «полярность» между «я» и вызывающим интерес внешним объектом.
Обсуждая проблемы шизофрении, Луис Сасс (Louis Sass) предположил, что в бредовые идеи не слишком верят, ибо они отражают отсроченное неверие (Sass, 1992). Наверное, он прав, но его замечание имеет более общий смысл и более широкое применение. Оно применимо к любому самообману. Это значит, что в итоге в обычном смысле в самообман, по существу, никто не верит. Именно поэтому речь самообмана является такой искусственной, излишне эмоциональной и содержит повторы. И именно потому может неожиданно появиться настоящая уверенность, которая вызывает ощущение дискомфорта и которой ранее удавалось избегать или отрицать («Я уверен, что поступил правильно!.. Я так полагаю»). Вот почему нельзя считать, что утверждения, содержащие самообман, ненадежны в отношении предсказания действия. Люди никоим образом не делают то, что говорят, и не думают, что они хотят это делать, или же из-за этого прекращают делать, что говорят, и думают, что они не хотят этого делать. По существу, в самообман включается не только отсроченное неверие, а отсроченное неверие или уверенность. Иными словами, это в какой-то мере отсроченный нормальный объективный интерес к внешней реальности в соответствии с требованиями внутренней динамики. Короче говоря, некая подобная отсрочка нормального отношения к внешней реальности — это один из аспектов процесса защиты. А раз так, он, разумеется, ни в коем случае не является постоянным и стабильным и всегда требует напряжения и дополнительных усилий.
