Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
Потом ты возвращался, и тебе это вслух зачитывали: что в тебе плохого, что – хорошего. И все, конечно же, старались написать плохое, показать себя честными пионерами. А потом эта тетрадка оставалась в классной комнате в свободном доступе. Мы уже знали почерки друг друга. И могли посмотреть, кто и что друг про друга писал… Так что к последним классам школа для меня стала настоящим концлагерем.
ГОРДЕЕВА: Мне в этом смысле повезло: наша ростовская физико-математическая школа номер пять – лучшее, что случилось со мной в жизни: у нас были гениальные молодые учителя, обращавшиеся к нам на “вы” и учившие нас не предметам, а самому принципу получения знаний. Они вместе с нами смотрели в будущее, вместе не знали ответов на какие-то вопросы. Нас уважали, вот что самое главное.
Но это всё было в старших классах. А перед этим на глазах учеников происходило столкновение двух систем, двух мировоззрений. Кроме молодых гениальных учителей, у нас в школе был глубоко советский руководящий педсостав: завучи, старшие преподаватели. И мы видели, как они затравили, изгнали учительницу русского языка и литературы Светлану Борисовну Плахотникову за то, что она старшеклассникам читала после уроков при свечах Пастернака. Я ее уроки помню как что-то совершенно невероятное, вообще не стыкующееся со школой: она читала нам стихи Цветаевой в школьном парке. “Как луч тебя освещает! Ты весь в золотой пыли”, – выговаривала она своим чуть хриплым голосом. И я смотрела – вот, представляешь, я помню! – на едва пожелтевшие листики рябины с крупными оранжевыми ягодами и представляла себе этого прохожего, которого освещает осенний золотой луч. После Светланы Борисовны русский язык и литературу вела как раз завуч “старой школы”. Вела совсем недолго – времени ей не хватило, чтобы убить все то, что Светлана Борисовна посеяла. А потом “будущее” в нашей школе победило. И литературу вела фантастическая женщина Ирина Анатольевна Белова. Хрупкая, нежная, неземная. Я не помню, чтобы она пользовалась учебником. В первый день, в день знакомства с классом, она вошла и вдруг прочла классу – в физико-математической школе, Чулпан! – “Слово о полку Игореве”. Наизусть. Наши мальчики, часто на уроках литературы продолжавшие решать математические задачки, оторвали глаза от уравнений. И так и не сводили их с Ирины Анатольевны. Это было настоящее чудо. Таким же был учитель физики Владимир Семёнович Гамбург… Последние классы школы мы варились в невероятном котле любви, понимания и вот этого важного права не иметь ответов на все вопросы, права ошибаться, права не верить и права быть самими собой. Но это – в старших классах. Где-то в середине, как я теперь понимаю, в эпической точке битвы двух систем мировоззрения в отдельно взятой школе, к нам в класс, видимо, по программе помощи отстающим, пришел мальчик Руслан, второгодник или даже третьегодник, переведенный из другой школы на перевоспитание. Страшный хулиган. За школой он нюхал клей “Момент”, на задней лестнице учил меня подклеивать к белому потолку горящие спички, чтобы получались “летучие мыши”… Его мама работала, кажется, уборщицей в соседней школе. А отца не было. Мы с Русланом дружили. Точнее, я была в него влюблена. Наверное, и он тоже, потому что ради меня он ходил на многочисленные пионерские сборища в разных ростовских ДК, где я то декламировала стихи про “люблю негасимой любовью я землю родную свою”, то командовала коллективом одноклассников, читающих Маяковского. Так вот, однажды Руслан сказал, что отыскал своего отца: тот живет в Сочи. И Руслан решил к нему поехать. Я украла у бабушки драгоценности, сдала в ломбард по соседству и отдала Руслану деньги, чтобы эта поездка стала возможной.
ХАМАТОВА: И он действительно поехал?
ГОРДЕЕВА: Представляешь, да. Руслана сняли с поезда километрах в двухстах от Ростова. Устроили показательное судилище в пионерской комнате. Завуч так орала на меня! “Он – отброс, это ладно, он конченый человек, – кричала она, – но как же ты, девочка из хорошей семьи, отличница, надежда школы, можешь якшаться с таким ничтожеством?!” Меня это потрясло: человек хочет найти отца! Он ничего плохого не совершал. Всё плохое – кражу колец, ломбард, деньги – совершила я. Но его выгнали из школы, а мне ничего не было.
Руслана поставили на учет в детской комнате милиции. В школу он не ходил. Потом с какими-то друзьями они то ли ограбили, то ли просто подожгли ларек “Союзпечать”. И его посадили “по малолетке”, как тогда это называлось в Ростове. Там кто-то пырнул его ножом в бок. Помощь не подоспела. И Руслан погиб. Для меня это было сложнейшим переживанием: классическая история, отличница и хулиган, но вот же он ходил на все эти дурацкие пионерские чтения, вот – отправился искать отца, никакого преступления в этом нет. И всё могло закончиться, как мне казалось, похожим на многочисленные нравоучительные советские фильмы с оптимистическим финалом: за перевоспитанного Руслана я выхожу замуж, и мы вместе, рука об руку, ведем страну к светлому будущему под стройным хором льющуюся песню на музыку Дунаевского. Титры.
Но взрослые люди вышвырнули Руслана из жизни до всяких титров, не моргнув глазом, потому что он “отброс”. И завуч шипела, что и я скоро “покачусь по наклонной”.
Меня поразило это ледяное хладнокровие по отношению к человеческой судьбе. Мне тогда очень помогла ночная программа “Взгляд”. Как ни странно, именно благодаря ей я выучилась понимать, что они действительно могут быть не правы. Ни по праву возраста, ни по праву близости к коммунистическим идеалам у них нет презумпции правоты.
ХАМАТОВА: У нас в Казани были не хулиганы, а гопники. Мое сердце покорил один, который пропускал школу, поскольку ему просто было нечего там делать. А я пропускала школу по идеологическим соображениям, как я сформулирую позднее, а на самом деле по причине того, что мне больше в школу идти не хотелось. И, глядя на этого гопника, я решила: вот оно, родство душ. Я себе этого гопника придумала: его прошлое, его настоящее, причину, по какой он связался с гопниками и не идет в школу, и как при этом мучается душой. Словом, сама собою возникла его биография. В то время я была погружена в Достоевского и, конечно же, это был такой Игрок, который терзается внутренней совестью, и податься ему некуда – действительно некуда податься; такой картонный герой, основанный на литературных фантазиях. Между прочим, я ему писала письма инкогнито от имени Коровьева из “Мастера и Маргариты”.
ГОРДЕЕВА: Это ужасно смешно, Чулпан: персонаж Булгакова пишет письма персонажу Достоевского.
ХАМАТОВА: Катя, я писала очень серьезные письма, он даже как-то на всё это отреагировал, в том смысле, что мы с ним прошлись по улицам. В Казани девяностых это называлось “давай с тобой ходить”, что значило одновременно: “я хочу быть с тобой”, “я люблю тебя больше жизни” и глубокие отношения. “Давай с тобой ходить” – это, считай, семейная пара. Значит, мы с ним немножко даже походили по улицам, не держась за руку. А потом случился “Огонек”.
ГОРДЕЕВА: Дискотека?
ХАМАТОВА: “Огонек” – он и есть “огонек”, не дискотека и не тусовка. И на “Огоньке”, приуроченном к Восьмому марта, он меня пригласил на танец в коридоре школы. И мы начали танцевать. А гопники танцевали так: подразумевалось, что в правой руке он держит сигарету (но в школе сигарету держать было нельзя, поэтому она просто так где-то там висела), а девушку ведет только левой рукой, но не всей – только плечевой мышцей. Короче, танцевали мы, практически не двигаясь, топчась на месте. Топчемся, топчемся, и вдруг он смотрит мне в глаза и произносит: “У тебя глаза…” – и делает большую паузу. Я уже мысленно начинаю слышать все романтические эпитеты, но он говорит: “У тебя глаза как вилки”. Точка.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
