Элиза покачала головой, опустив взгляд.
Немного погодя заговорил Ник:
– Ого, тренер… Вот не знал, что вы умеете говорить так долго.
– Я понимаю, что вы здесь тренер и все такое, но, если не возражаете, сэр, позвольте спросить, – сказал Аджай. – Кто вы?
– Отличный вопрос. Я хочу сказать, кто вы? ЦРУ или что? – спросил Ник.
Джерико закрыл глаза и еле заметно покачал головой.
– Даже ты в состоянии понять, Маклейш: я ваш лучший шанс дожить до очередного дня рождения.
– Да, хорошо, – сказал Ник, задумчиво кивая. – С этим я могу поработать.
– Я могу объяснить, – сказал Уилл, доставая что-то из кармана. – Я вам говорил, что у меня есть друг, который мне помогает. Тот самый, что рассказал мне о порталах и «Рыцарях» и дал мне эти очки.
– Полагаю, речь о твоем предположительно мертвом пилоте вертолета, – сказал Аджай, глядя вверх и налево и словно освежая память.
– Верно, – сказал Уилл. – Только в нем нет ничего предположительного. Элиза с ним знакома… ну, типа того.
– Дейв, – сказала Элиза.
– А это было до того или после того, как вендиго утащил Дейва в Небытие? – спросил Аджай.
– После. – Элиза кивнула. – Брук тоже его видела.
– Совершенно верно, – подтвердил Уилл. – Перед тем Дейв сказал, что в школе я встречу того, кто поможет мне пройти через это. Так что…
Уилл повернулся к тренеру Джерико и протянул руку, словно представляя его другим. Джерико, подыгрывая ему, сделал легкий приветственный жест.
– Да, понимаю, – сказал Аджай. – Но не потрудитесь ли прояснить, сэр, каково точно ваше отношение к нынешней… ситуации Уилла?
Джерико вздохнул и покачал головой.
– Прошу прощения за то, что упорствую в расспросах, сэр, – сказал Аджай, ломая руки. – Но как неофициальный Хранитель Истины нашей небольшой неофициальной группы могу заявить, что нам всем было бы чрезвычайно полезно иметь хотя бы какое-то представление о вашем месте во всем этом.
Джерико снова посмотрел на Уилла. Тот виновато пожал плечами.
– Думаю, вы должны им сказать.
– Во-первых – ладно – я слышал все, что рассказывают обо мне ученики, – раздраженно сказал Джерико. – Для начала? Я не праправнук Бешеного Коня.
– Ой.
Ник выглядел разочарованным.
– Я прапраправнук Бешеного Коня, – сказал Джерико, поднимая три пальца. – Меня дико злит, что вы, кретины, никогда не можете посчитать правильно.
– Я знал, – сказал Ник, поворачиваясь к Аджаю в поисках одобрения. – Я ведь тебе говорил, верно?
– И что означает эта ваша замечательная родословная для нас? – спросил Аджай.
Джерико отошел к опушке чащобы. И заговорил – негромко, почти шепотом, не отрывая взгляда от леса:
– Это был наш дом, очень долго, больше десяти тысяч лет. Легенды говорят, что моему народу давно было известно кое-что из того, что вы видели внизу.
– И что сделал ваш народ?
– Он мало что мог сделать. Здесь властвовали темные силы, но они, казалось, спали. Поэтому в моем роду всех… назначали хранителями, на случай, если часть их проснется. Но на несколько поколений эта традиция была утеряна – после того как мое племя выжили с этих земель.
– И в это время – делая грамотное предположение – в город приехали старик Иен Корниш и его семья, – сказал Аджай.
– Верно, – ответил Джерико.
– И пошло веселье, – сухо заметила Элиза.
– Погодите, вы хотите сказать, что вы последний в роду чуваков-шаманов? – спросил Ник, морща лоб.
Джерико повернулся и посмотрел на него, но его голос доносился словно издалека:
– В резервации им приходилось скрываться, чтобы выжить. Времена менялись. Подавляя свои способности, они их постепенно теряли. Нам пришлось переселиться в города.
Мой дед был автомехаником в гараже в Сене-Поле. Отец водил грузовик в колледже, потом преподавал общественные науки в государственной школе. Но они оба знали историю нашей семьи и, как только я достаточно подрос, рассказали ее мне. Так им пришлось почти сто лет хранить традиции в тайне. Так легче выжить.
Но положение вновь изменилось. Наше поколение оглядывается назад, на прошлое, и понимает, как много мы потеряли. Я был почти ваших лет, когда решил попробовать изучить старые традиции.
– И что? – спросил Аджай.
– Пришлось выследить одного старого простофилю. Он жил один в юрте в Черных холмах. Шаман и знахарь почти девяноста пяти лет. И не слишком здоровый: полуслепой, полуглухой, с кожей, как у аллигатора, и с норовом змеи. Немногие уцелевшие соплеменники сказали мне, что он единственный, кто способен научить меня старым традициям. У него не было ни воды, ни сортира, а в кармане – вошь на аркане, но я сразу увидел, что он держится с бóльшим достоинством, чем любой другой, с кем мне приходилось встречаться.
Вначале он не стал со мной даже разговаривать. Сделал вид, что ничего не слышит, твердил «уходи». И мне пришлось спать на земле у входа в его юрту. Мне потребовалось полгода, чтобы убедить его, что я настроен серьезно, прежде чем он сказал хоть слово.
– И он стал вашим учителем, – тихо сказала Элиза.
– И, полагаю, научил вас мистическим – или лучше сказать, – традиционным вещам, – сказал Аджай, глядя на кожаный мешочек на шее у Джерико. – Говоря по-шамански.
– Верно.
Джерико снова осмотрел их.
– Например…
– Через несколько лет он рассказал мне, что скрыто в недрах нашей земли, – сказал Джерико, пропуская мимо ушей предложение Аджая рассказать подробности. – И почему необходимо, чтобы кто-то из нашего племени занял этот пост. Он решил, что, поскольку я пришел тогда, когда пришел, я и есть такой человек. И с тех пор, больше двадцати лет, я – страж.
– Тренер, – искренне сказал Ник, – то, чем вы с нами поделились, – дико мощно, супер, хоть я из этого почти ничего не понял, но что насчет лично вас? Все это время я думал, что вы просто обычный тренер, как все прочие, мне очень-очень-очень жаль, если я когда-нибудь сердил вас.
– Что значит «если»? – спросил Джерико.
– Хорошо сказано, Ник, – заметил Аджай. – Искренне и на редкость невнятно.
– Думаете, мне нравится эта работенка? – сердито спросил Джерико. – Отказаться от нормальной жизни и стать нянькой при избалованных детках из правящего класса ради возможности присматривать за грудой старых костей?
– Значит, вы, типа, не злитесь, тренер? – спросил Ник.
Джерико с тяжелым вздохом прислонился к дереву.
– Говорю вам это только потому, что, если не переживу то, что нам предстоит, я бы хотел, чтобы кто-нибудь живой знал мою историю.
