– Зачем же ты это сделал?
– Я хочу, чтобы все прекратилось.
– Что все?
– Все! Пусть все это наконец прекратится!
Она притворилась, будто не понимает. Но теперь-то ей было ясно, что тогда она проявила самую обыкновенную трусость. Если бы у нее хватило смелости и решительности, если бы она действительно любила брата, то сама должна была принести ему нож или даже, тихонько спустившись по темной лестнице, сама должна была вонзить ему нож прямо в сердце, а потом позволила бы ему умереть в ее объятьях.
Спустилась ночь, прилетели на ночлег буревестники. В окутавшей остров тьме ей то и дело слышались страшноватые звуки, не свойственные ни тюленям, ни птицам. Ей слышалось рычание львов, леопардов и волков. Ей слышался звон цепей. Ей слышались пьяные крики и треск костра. А еще она чувствовала, как кто-то огромный дышит ей почти в самое ухо, и слышала, как шумно он втягивает воздух своими широкими ноздрями. Она чувствовала вонь, исходившую из его пасти, полной желтых зубов, и жар его дыхания…
А потом наступил серый рассвет и принес пронизывающий холод. С неба сыпался мелкий дождик. Она попыталась встать и поняла, что не может пошевелить ни ногой, ни рукой. Мир для нее превратился в нечто яркое и такое крошечное, что, казалось, его можно заключить между двумя ладонями.
Она подняла глаза, увидела высоко над головой зеленую бахрому травы и поняла, что оттуда-то она сюда и попала. И где-то там у нее есть какая-никакая постель. Но увидеть отсюда, как можно туда подняться, она была не в состоянии. Оказалось, впрочем, что вторая нога вполне ее слушается, так что она вновь вернулась к мысли о том, что все же нужно встать и попробовать отыскать путь наверх. Но ведь и эта ямка в скале тоже своего рода ложе, и она снова вспомнила, что ее брачное ложе унесло ветром. Опустив голову, почувствовала, как отвратительно пахнет у нее изо рта, и внимательно осмотрела поврежденную руку. Один из пальцев имел какую-то явно неправильную форму и торчал куда-то не туда. Да и в целом рука выглядела точно неумелый рисунок маленького ребенка.
Ей снится, что она в саду, где бьют фонтаны и благоухают заросли лаванды, над которыми сердитыми гудящими облаками взлетают пчелы, потревоженные ее двоюродными братьями, и мальчишки начинают сбивать их палками, пока нянька не утаскивает их прочь. Как-то раз она наступила на пчелу, и ступня у нее так распухла, что стала в два раза толще. А еще в саду еще есть уютные беседки, где можно посидеть, спасаясь от палящего солнца. Из своей любимой беседки она часто смотрит вниз, где за стенами дворца раскинулась гавань, и корабли то причаливают к пристани, то уходят в далекое море. Ей нравится представлять страны, откуда приплыли эти корабли; о них часто рассказывают старики; они говорят, что там почти всюду один песок, а кожа у тамошних жителей черная и блестящая, как чернослив, и еще там водятся огромные водяные ящеры длиной с гребную шлюпку.
Она играет с обручем, сплетенным из очищенных от коры ивовых прутьев, которые соединены друг с другом маленькими спиральками лыка. Если ей никто не помешает, она может обежать весь сад по кругу, подгоняя свой обруч палочкой.
Это самый прекрасный сад в мире. И ей совсем не хочется его покидать. Никогда. Вот только бы вспомнить, где этот сад находится…
Ее разбудил поднявшийся верховой ветер, из-за которого море то и дело словно взрывалось, с ревом обрушиваясь на скалы. В небе сияла полная луна, и в ее свете набегавшие на берег волны казались ей черными горами, вершины которых покрыты голубоватым снегом. Волны вспухали и опадали, превращаясь в ледяные брызги, падавшие на нее, как дождь. А она думала о том, как, должно быть, спокойно там, в глубине, под этими волнами – в зеленоватом полумраке, где плавают дельфины и дрейфуют влекомые течением медузы, где целые леса водорослей раскачиваются взад-вперед, где гораздо лучше, чем здесь, на этих бесплодных камнях, где все причиняет боль…
Наступил рассвет. Горло и рот у нее настолько пересохли, что она не смогла собрать даже несколько капель слюны, чтобы смочить язык и глотку. Губы потрескались и кровоточили, а правый глаз практически ничего не видел: все перед ним застилал какой-то туман.
Чуть ниже на камнях она заметила большую стаю чаек, все они смотрели в одну сторону – в море – и дружно охорашивали серые крылья оранжевыми клювами. Их глаза были похожи на маленькие желтые камешки с черными дырочками посредине. Море, расстилавшееся перед ними, было цвета кованого серебра. Тюлени тоже вернулись на прежнее место.
До нее опять донеслись с ветром странные негромкие звуки то ли цимбал, то ли каких-то колокольчиков; этот далекий перезвон раздавался то громче, то тише, но слышен был вполне отчетливо. Неужели, подумала она, у меня просто в ушах звенит? Затем раздались какие-то новые звуки, которые она безошибочно узнала: это явно рычал какой-то большой зверь; но рычание было негромкое, казалось, кто-то лениво перекатывает по гальке тяжелый бочонок. Видимо, слышала все это не только она, но и чайки, которые тут же взмыли в воздух и разлетелись в разные стороны. Тюлени тоже нырнули в воду, оставляя на поверхности большие расходящиеся круги.
На несколько мгновений все вокруг словно застыло. Наступила полная тишина. А затем она его увидела. Это был очень крупный мужчина, абсолютно голый, если не считать драного плаща из красной ткани; и он был значительно выше всех, кого она помнила по плаванию на том корабле, и казался невероятно мощным, мускулистым. И голова у него была слишком деформирована, а лицо вымазано кровью. Рядом с ним, мягко ступая широкими лапами, шел леопард. А за ним следовала целая процессия из шести обнаженных мужчин и шести женщин, тоже обнаженных. Впрочем, некоторые украсили себя венками и поясами, сплетенными из вьюнков и зеленых веток. Кое у кого в руках были только что убитые животные – кролики, лисицы, фазаны.
А тот мускулистый великан, тяжело дыша, остановился прямо напротив нее. И она заметила, что его грудь и плечи покрыты курчавыми черными волосами, а на голове у него рога. Все ноги у него были перепачканы дерьмом, а внизу живота торчал здоровенный пенис. Он наклонился и приподнял ее с земли. От него пахло вином и гнилыми зубами. И он принялся ее облизывать, но она почему-то совсем не испугалась. Ей казалось, что она откуда-то его знает. И потом, думала она, теперь уже никто не сможет причинить мне боль, ведь от меня и так уже почти ничего не осталось.
Он перевернул ее на спину, опустил на землю и резким толчком вошел в нее. Странно, но его мощные движения у нее внутри были ей, пожалуй, даже приятны – они были похожи на удары волн о скалы; на прилет и отлет большой стаи птиц; на пульс дня и ночи; на смену времен года; на превращение лета в осень, осени в зиму, зимы в весну, а весны снова в лето; на толчки работающего сердца, то сжимающегося, то расслабляющегося; на пульсацию крови в жилах…
А потом они все разом набросились на нее – те обнаженные мужчины и женщины; они кусали ее, рвали зубами на куски, раздирали ей кожу, клочьями вырывали волосы, ломали пальцы, выкалывали глаза, ножами срезали с костей жир и мышцы, вытаскивали наружу серые трубки и кровавые мешки внутренностей, и она наконец полностью освободилась от своего тела. Приподнявшись, она спокойно смотрела на собственные останки, разбросанные по камням, на чаек, склевывавших с ее костей остатки мяса и жира. Она видела под собой траву, клонившуюся под ветром, и кромку не знающего отдыха прибоя, и весь этот остров, который вдруг как-то странно съежился, превратившись в жалкий комок тверди, затерянный в морском просторе. А потом она увидела, что и само море быстро съеживается в солнечном сиянии, превращаясь в лазурную каплю на поверхности земного шара, а сама она поднимается все выше и выше, уплывая в бескрайнюю черную пустоту космоса и обретая форму сомкнутого пряжкой круга из семи звезд – созвездия Corona Borealis, Северной Короны.
