– Ну, что же, ваши слова звучат очень убедительно, миссис Хьюинс. Передайте дочери мои наилучшие пожелания.
Миссис Хьюинс сделала реверанс.
– Передам, ваша светлость. И уж как она довольна будет и благодарна за подарочек, что я сорву для нее с Дуба!
– Рвите, сколько угодно, – любезно ответил ей герцог. – Так и скажите всем в деревне.
Он направился к дворцу, и Сефайна, нагнав его, попросила:
– Расскажите мне про Дуб. Почему он магический?
– Это местное поверье, – ответил он. – Но мне он, во всяком случае, удачи не принес.
– Вы назвали его Дубом короля Карла. Карла Второго?
– Мой предок, третий граф Долуин, был преданным роялистом.
– Но что произошло? – не отступала Сефайна.
– После Реставрации, когда Карл Второй взошел на престол, одним из первых поместий, которые он навестил, был Уин-Парк.
– Как интересно! – прошептала Сефайна. – Мне бы очень хотелось перенестись в тот день!
– Мальчиком я тоже об этом мечтал, – признался герцог. – Насколько известно, был устроен великолепный праздник, и перед отъездом король Карл посадил этот дуб.
Сефайна оглянулась на могучее дерево, а герцог продолжал:
– По преданию, его величество изволил сказать: «Ты принес мне удачу, Долуин, и потому я сажаю этот дуб в надежде, что он принесет удачу и тебе и всем, кто будет укрываться в его сени».
Помолчав, герцог добавил:
– Сомневаюсь, что он действительно это сказал, но мои предки и все обитатели поместья свято верили, что было именно так и что листья Дуба короля Карла всегда и во всем помогут им.
– И они правда помогают? – спросила Сефайна.
– Вы же слышали, что говорила миссис Хьюинс, – ответил герцог. – Но, хотя Дуб принадлежит мне, для меня он ничего не сделал.
В его голосе слышалось ожесточение. «И не удивительно!» – подумала Сефайна.
Когда они вернулись, чая им не подали, и Сефайна обрадовалась, когда герцог предложил пообедать пораньше.
– Выбор блюд довольно скудный, – сказал он, – а миссис Бэнкс любит ложиться рано, и потому я обычно съедаю что-нибудь в семь.
– Да, конечно, – ответила Сефайна.
Поднявшись в свою спальню, она подошла к окну.
«Во всяком случае, вид отсюда чудесный!» – сказала она себе.
Заходящее солнце превратило озеро в расплавленное золото. За дубами небо уже алело.
«Как все тут было бы красиво, если бы он располагал нужными деньгами!» – подумала Сефайна, и ей пришло в голову, что она не вынесет, если ей целых семь лет придется наблюдать, как герцог мучается, и выслушивать его горькие тирады.
– Нет, я сумею уговорить папу, чтобы он дал мне деньги, – произнесла она вслух.
Однако она знала, что выдает желаемое за действительное, и забывает о кознях своей мачехи.
Вспомнила она, и что горечь герцога объясняется не только плачевным состоянием дворца. Если верить Изабель, он ведь был влюблен в жену французского посла.
«Надо спросить у него, – подумала она, – останемся ли мы здесь надолго или уедем в Лондон».
Наверное, будет легче, если им не придется все время видеть вокруг угрюмое запустение.
Однако, решила она, пока еще рано спрашивать о его планах. Ни о том, где он намерен жить, ни о том, что он думает делать.
«Это совсем не так страшно, как я боялась, – пришла она к выводу. – Но как бы то ни было, одно нам совершенно необходимо, обзавестись лошадьми!»
Уж конечно, отец не откажет ей, если она попросит его подарить им лошадей, у него же такие богатые конюшни! Даже ее мачеха не сможет этому помешать.
Она переоделась в единственное скромное вечернее платье, которое привезла с собой из Флоренции. Переодеваясь, она думала о Уин-Парке и о герцоге. У нее возникло чувство, что ее мать советует ей обязательно что-то для них сделать.
– Только, мама, ты должна будешь поддерживать меня, – сказала Сефайна вслух. – Это будет очень трудно, и мне кажется, моя помощь будет ему неприятна, ведь я жена, которую ему навязали!
Ей пришлось самой распаковывать свои вещи. Два ее кофра уже стояли в спальне. Конечно, Бэнкс не мог бы отнести их сюда. Видимо, пока совершалась брачная церемония, он убедил сделать это кучера и лакея графини. Иначе, сказала она себе, ей пришлось бы либо распаковать их в холле, либо попросить герцога, чтобы он отнес их наверх. Теперь возникла новая проблема: тогда она вынет все вещи, кому-то нужно будет унести пустые кофры.
Она посмотрелась в зеркало и подумала, что герцогу, может быть, понравится ее платье. Оно было сшито из флорентийского шелка, лучшего шелка в Италии.
Однако перед отъездом из Флоренции Сефайна не стала покупать новые платья: ей предстояло выезжать в свет и она не сомневалась, что отец захочет, чтобы она шила свои туалеты у лучших портных Лондона.
Поэтому она привезла только то, что носила в пансионе в последний год, и еще два-три платья, которые все-таки купила, чтобы не выглядеть совсем уж замарашкой в первые дни по возвращении домой.
– Возможно, – сказала она своему отражению в зеркале, – я со временем стану такой же запущенной и жалкой, как дворец, но я попробую не ожесточиться из-за этого.
Она спустилась вниз, гордо подняв голову. Герцог ждал ее в кабинете.
Апрель был прохладным, и кто-то, она решила, что сам герцог, затопил камин. Он немножко дымил, видимо, труба засорилась, но комната выглядела уютнее.
Сефайна посмотрела на герцога, он тоже переоделся к обеду. Хотя костюм его был поношен, выглядел он в нем очень элегантно.
Когда Сефайна подошла к камину, герцог, к ее изумлению, протянул ей бокал.
– Шампанское! – воскликнула Сефайна.
– Вы не поверите, – сказал он, – но ваша мачеха отдала на кухню бутылку, а также оставшуюся провизию, которую брала с собой в дорогу, когда везла вас сюда. – Он сухо усмехнулся. – Вероятно, она хотела задеть нас побольнее, но я привык благодарить судьбу за небольшие дары вроде этой бутылки шампанского!
С этими словами он поднял свой бокал.
– За невольную новобрачную! – произнес он. – И должен отдать должное достоинству и твердости, с какими она встретила это невероятное замужество.
– Благодарю Вас, – ответила Сефайна, – и в свою очередь отвечаю наилучшими пожеланиями невольному новобрачному. – Они выпили несколько глотков.
– Теперь разрешите отвести Вас в столовую, – проговорил герцог, – а бутылку мы прихватим с собой: не следует лишаться и капли такой прелести!
– Разумеется! – согласилась Сефайна.
