Однажды терпение у солдат лопнуло. Они выследили Мерке, и двое поднялись наверх, чтобы арестовать парня прямо за столом, где тот сидел со своей свитой. Поводом для ареста стало пьянство.
Приверженцы Йоргена Мерке громко рассмеялись в ответ на это обвинение и протянули руки:
— Берите всех, все шесть сотен.
Солдаты схватили Мерке за плечи. Но он крепко держался за край стола, выкрикивая свои обычные проклятия и по ходу дела добавляя новые.
Его приверженцы вскочили и надвинулись на двух солдат, не давая им возможности взяться за ружья. Затем оттеснили их к лестнице. Солдаты испугались и почти не оказывали сопротивления. Один задом наперед скатился по лестничному пролету Другого подтолкнули, и он последовал за первым, в падении потеряв ружье, которое осталось лежать на ступенях.
Бунтовщики смотрели то друг на друга, то на ружье.
Никто не двигался. Стало совсем тихо.
Внизу, на лестничной площадке, солдат поднялся на ноги. После падения у него голова шла кругом, и парень не заметил, что уронил оружие. Он посмотрел на мужчин, стоявших наверху, но в его взгляде не читалось угрозы, только растерянность.
Йорген Мерке сделал шаг вперед.
— Бу! — крикнул он, выпятив свою косматую бороду.
Солдат вздрогнул, повернулся и побежал вниз по лестнице. Его товарищ поднялся и побежал следом. Пленные смеялись, хлопая себя по бедрам. Тут им вновь попалось на глаза ружье, и они смолкли.
Оно лежало так близко: чтобы поднять, нужно было спуститься всего на пару ступенек.
Оно, казалось, говорило: «Возьми меня в руки, стреляй, убей, снова стань мужчиной!»
Люди стояли как завороженные, прислушиваясь к речи ружья.
Кто-то нарушил тишину.
— Мы могли бы, — сказал он и спустился на одну ступеньку, словно собираясь поднять ружье.
Он посмотрел на Йоргена Мерке. Ждал кивка, одобрения, приказа: «Давай действуй!»
Но взгляд Мерке был пуст, губы под косматыми усами крепко сжаты.
Парень заколебался. Остальные отступили на шаг, будто парень больше не был одним из них. Тогда он наклонился и поднял ружье. Не глядя ни на кого, спустился по лестнице. Он держал ружье в вытянутой руке, словно это была жертва, которую следовало принести с величайшей осторожностью. Дойдя до нижней площадки, он прислонил ружье к побеленной стене. Затем повернулся и пошел наверх.
Мы много пили в тот вечер и бесчисленное множество раз кричали «ура». Кадеты вышли из своей комнаты и присоединились к нам. Все мы теперь стали братьями.
На следующий день мы вырезали еще кораблей и спустили их на воду, украсив бумажками цветов датского флага. Суденышки гордо покачивались на пруду среди утиного корма, напоминая нам о мощи отчизны.
Здесь, во дворе, мы занялись строевой подготовкой, маршировали по кругу сомкнутым строем, словно готовились к большой битве. Подняв три пальца в воздух, клялись «верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего», «храброе и сильное чинить сопротивление и во всем стараться споспешествовать» — совершенно загадочные формулы, из которых мы едва ли понимали хоть слово. Но звучали они устрашающе, и мы выкрикивали их посреди двора громкими голосами.
Над заборами время от времени показывались испуганные лица. Это за нами шпионили граждане Глюкштадта. Именно ради них мы и разыгрывали эту комедию.
В маленьком городке быстро распространились слухи, что датские пленные готовятся захватить город, и комендант довел до нашего сведения, что отныне нам запрещено привязывать к корабликам Даннеброг. Граждане Глюкштадта не выносили вида вражеского флага.
Мы восприняли это как победу.
Наконец-то немец научился нас бояться.
Таких побед в последующие несколько недель у нас было много, и каждый раз мы отмечали их большим количеством самогона.
* * *
Наша жизнь в плену продолжалась уже больше четырех месяцев, когда в конце августа было решено обменять нас на немецких военнопленных. Десять дней мы добирались до Дюппеля, где должен был состояться обмен. По пути нас ждало множество проволочек и унижений, но мы все трудности встречали с высоко поднятой головой: нам казалось, что мы смыли свой позор, запугав немцев в Глюкштадте. Увидев датские корабли в гавани Сённерборга, мы поняли, что свободны. На пароходе «Шлезвиг», который должен был доставить нас в Копенгаген, нам выдали белый хлеб с маслом, самогон и пиво — сколько душе угодно. Ночь мы провели на палубе. Судно слегка покачивалось; тяжело, с судорожным ревом, работала машина. Палуба под нашими спинами беспокойно подрагивала.
Ночь была ясная, над нами раскинулось звездное небо. 21 августа 1849 года, прекрасная ночь для звездопада. Светлый рой комет так не похож был на ту канонаду, что предшествовала нашему горестному пленению. Лаурис издал глубокий вздох. Звезды — от них его отрезал плен.
Когда не видно берега, когда ветер, течение и облака ничего тебе не говорят, когда секстант смыло за борт, а компас вышел из строя — иди по звездам.
Наконец-то Лаурис был дома.
«Ура!» — вот что чаще всего можно было услышать на протяжении следующих двух дней. На Балтийском море мы прошли мимо парохода со шведскими войсками, и с палубы «Шлезвига» трижды прокричали «ура» храбрым шведам. На таможне в Копенгагене нас встретил троекратным «ура» экипаж фрегата «Беллона». Мы в долгу не остались, и над морем загремело новое «ура». Затем настала очередь офицеров: их приветствовали троекратным «ура». Капитан-командор Палудан вновь первым сошел на берег, как и в тот раз, когда бросил на произвол судьбы раненых на «Кристиане Восьмом». Невежественность этого человека стала причиной гибели нескольких судов, смерти ста тридцати пяти и пленения тысячи человек. А теперь его встречали с почестями. Он был героем, все мы были героями. И не было конца приветственным крикам.
Затем мы разошлись по городу с вещмешками за спиной, искать ночлег. А вскоре набились в городские кабаки, чокались, кричали «ура». Мы скучали по чанам с самогоном. Здесь за выпивку приходилось платить, и опьянение было не столь долгим, как нам хотелось.
На следующий день нас собрали в порту Хольмен. Министр военно-морских сил объявил, что за четыре месяца пребывания в плену нам причитается половина денежного содержания. А затем надо было бросать жребий. Одним предстояло вернуться на флот, другим — отправиться домой. Лаурис, Малыш Клаусен и Эйнар вернулись в Марсталь через два дня. В их честь на Киркестраде воздвигли триумфальную арку, живым кричали «ура», мертвых оплакивали.
Среди приветствовавшей нас толпы стояло ужасное создание. Правый глаз и щека у него отсутствовали, обнаженная челюсть выпирала наружу, а из окружавшей ее плоти все время сочилась жидкость. Завидев несчастного, все отводили глаза, даже мы, столь много повидавшие в тот страшный день в Эккернфёрдской бухте.
