Венеры факел юноши коснулся, Костер любви в груди его взметнулся, И розу он к устам прижал, пылая, На исцеленье тщетно уповая[20].
Каждый раз, когда он употреблял слово «уста», он наклонялся и целовал меня в висок или щеку, пока я не начинала хихикать и подпевать. Парочки, идущие навстречу, улыбались и посылали нам воздушные поцелуи.
Наконец-то мы достигли того конца сада, который выходил на открытую лагуну. Воздух здесь был соленым и свежим. День клонился к закату, солнце еще висело в небе, но собиралось вот-вот нырнуть в воду. Джакомо подвел меня к скамье в тени дерева, в зарослях сладкого жасмина.
Он сел на скамью, меня усадил себе на колени. Я ткнулась носом в его теплую, крепкую шею и уютно устроилась у него на груди, радуясь тому, что слышу биение его сердца. Он был одним из тех, кого трудно представить себе в старости. Тяжело представить, что вообще смертен. Такие, как он, всегда сильны, чувственны, полны жизни.
— Я приготовил вам подарок, ангел мой, — сказал он и достал из кармана бриджей пару подвязок. Это были розовые шелковые подвязки, на которых красными нитками были вышиты стихи на французском языке.
Я растянула шелковые ленты на пальцах, любуясь роскошным подарком. Вспомнила простые белые подвязки, которые были на мне надеты, и дождаться не могла, когда вместо них надену эти изящные французские подвязки.
— А что означают эти слова? — поинтересовалась я у Джакомо.
— Представьте себе, если бы подвязки могли говорить, — объяснил он, поглаживая их, как верных товарищей, — они бы сказали: «Видя каждый день сокровища красоты Катерины, понимаешь, что Любовь не обмануть».
— О! — Я густо покраснела. Представила у себя на юбке пристальный взгляд. — Я обязательно… их надену! — Я соскочила с его коленей и спряталась за близлежащей изгородью. Я сняла свои старые подвязки и швырнула их в грязь.
Джакомо последовал за мной, подглядывая сквозь густую стену из листьев.
— Вы сбежали до того, как я смог подарить вам свой второй подарок, — воскликнул он. Протиснулся ко мне и, опустившись передо мной на колени на траву, стал нежно стягивать мои чулки. Из другого кармана он достал пару новых жемчужно-серых чулок, еще никогда мне не доводилось видеть такой тончайшей работы. Эти чулки он стал медленно натягивать на меня: на голень, икры, бедра. Его начало трясти, почти неистово.
— Почему вы дрожите? — спросила я, касаясь его щеки. Это была моя самая любимая часть его лица: изящно вылепленная самим Господом скула.
— От своего желания я теряю над собой контроль, — ответил он, завязывая подвязки над коленями и нежно целуя их по кругу.
Я опустилась на траву, юбки мои задрались, и Джакомо взобрался на меня. Между нами, как пламя, разгоралось желание — слишком сильное, чтобы я могла ему сопротивляться. Я взъерошила ему волосы, он стал целовать мне шею и голые плечи.
— Пойдемте, — прошептал он, его губы находились в опасной близости от моих. — Давайте найдем домик, который я для нас арендовал. Солнце почти село.
Я послушалась, благодарная ему за то — когда сама пришла в чувство, — что он смог держать себя в руках. Я села и одернула юбку. Джакомо взял меня за обе руки и помог встать с травы.
Мы вышли из-за высокой изгороди. Остальные парочки, которые мы раньше заметили в саду, куда-то все исчезли. Небо превратилось в свинцово-серое, и в приближающихся сумерках виднелись очертания живой изгороди. Я обернулась, чтобы понаблюдать, как последняя длинная узкая полоска оранжевого солнца, которое все еще продолжает озарять горизонт, опускается в воду.
Джакомо потянулся за моей рукой. Я охотно протянула ему ладонь. Мне казалось, что вот-вот моя жизнь круто изменится — и я была к этому готова.
Глава 16
Наш домик располагался у кромки воды. Я слышала об этих маленьких домиках удовольствий, раскиданных по всей Венеции, — но, разумеется, сама раньше здесь не бывала. Этот домик был возведен в романском стиле, с глубоким крыльцом и четырьмя узкими мраморными колоннами, обрамляющими вход. Нас приветствовала пожилая служанка, которая велела нам позвать ее, когда мы захотим поужинать. Но сейчас меньше всего мы думали о еде! Джакомо потянул меня вверх по истертым каменным ступеням. Вокруг нас эхом разносился мой радостный смех.
