Дафна К Лоре присоединился Пако, пристроил свой ноутбук на коленях и, прихлебывая горячий кофе, стал обрабатывать снимки, сделанные вчера на грибном рынке, пока журналистка с механическим карандашом «Критериум» в руке просматривала материалы, собранные ответственным секретарем редакции. А Маргарет Ватсон, убрав со стола остатки завтрака, предалась утреннему отдыху с романом в руках, пользуясь плодотворным присутствием своих молодых постояльцев, чтобы почитать в приятной компании.
Потом все вернулись к своим каждодневным заботам. Маргарет и Джеймс отправились на эсперакский рынок, захватив с собой тележку, украшенную несколько поблекшим английским флажком. А что касается Лоры и Пако, то их ждала встреча в сообществе «Шесть Столпов».
Во дворе вокруг большого каштана были расположены на равном удалении друг от друга пять садовых столов. За одним из них сидел Юго Штейнер и был совершенно поглощен составлением цветочной композиции, пока не заслышал шаги своих гостей по гравию.
— Мадам Гренадье! Рад снова вас видеть среди нас! — воскликнул он, пожимая руку главному редактору «Гастрономических радостей». — Садитесь, прошу вас. И вы тоже, мсье… хм, простите мою невежливость, но я запамятовал, как вас зовут.
— Пако Альварес, — ответил фотограф с мощным рукопожатием.
— Очень хорошо. Желаете какой-нибудь напиток, отвар? У нас найдется все, что угодно.
— Это очень любезно с вашей стороны, но нет, спасибо, — ответила журналистка, усаживаясь напротив цветов. — Я и не знала, что вы интересуетесь икебаной.
— Весьма убого, как вы сами можете судить. Но это искусство так обогащает. Здесь и речи быть не может только о видимости, об очевидной, немного грубоватой красоте. Эта дисциплина требует строить свою композицию, ориентируясь по трем главным координатам: небо, земля, человечность. И опираясь на три основы: асимметрия, пространство и глубина. В Японии…
Вдруг Штейнер осекся и внимательно обвел взглядом своих гостей.
— Но мы отвлеклись. Насколько я понял, вы бы хотели поговорить о кухне Средневековья.
— Да, — продолжила немного сбитая с толку Лора. — Я собираюсь посвятить этому главный материал номера, и в этой связи было бы интересно рассказать о вашем ресторане, вообще о вашем подходе к делу. Если вы согласны, разумеется.
— С превеликой радостью, — ответил он.
Он взял плошку, в которой составлял свою композицию, а также ветки, которые еще не успел пристроить, и перенес все на другой стол. Потом вернулся, сел рядом с Лорой и, глядя на крыло, в котором расположилась «Эсперакская корчага», вспомнил о создании этого заведения.
— Я долго вынашивал этот проект. Чтобы завершить его, нам пришлось преодолеть много препятствий. Всякие непредвиденные случайности, настороженность, но мне нравится считать, что ресторан увидел свет, когда настал подходящий момент, когда мы закончили путь.
— Какой путь? — спросила Лора.
— Свой внутренний путь. Путь с большой буквы! Исследуя прошлое, историю, людей былых времен, мы сами остаемся существами, целиком вылепленными из нашего настоящего. И мы не способны отстраниться, избавиться от себя, наблюдая то, что было «до нас». Я намеренно не употребляю слово «прошлое», потому что это значило бы исказить реальность вещей. Прошлое — понятие объективное, однако мы сами никогда таковыми не бываем.
Штейнер перевел дух, пригладил свою пышную шевелюру и, прежде чем продолжить, помолчал несколько секунд, на сей раз пристально глядя на журналистку.
— Не мне вас учить, мадам Гренадье, вы и без меня знаете, что кухня — это основной показатель состояния мира. Акт принятия пищи далеко выходит за пределы элементарного биологического процесса. Он говорит нам о том, кто мы есть, но главное — что мы думаем и как.
В его речи не было никаких обиняков. И от него исходила сила, уверенность, которая становилась все более волнующей, по мере того как он развивал свою мысль.
— Вы заметили, что я говорю «думать», а не «верить». Французское слово penser — «думать», «полагать» — происходит от латинского pensare, что значит взвешивать, прикидывать вес на руке. Мы представляем себе Средневековье темным, слепленным сплошь из глупых суеверий, но в нем обитал разум. И он становился все шире, питал себя.
Из главного корпуса вышла молодая женщина, чье имя значилось на кармашке ее блузки.
— Мсье Штейнер, вас просят к телефону.
— Вы же видите, я занят, — ответил он спокойно, даже не посмотрев в ее сторону.
Телефонистка переминалась с ноги на ногу, словно в ней свербило какое-то назойливое желание.
— Но это мсье Мариво, аптекарь из Бержерака…
— Я ведь сказал вам, что не свободен! — повторил Штейнер, не повернув головы и не проявив ни малейшего раздражения.
— Он уже три раза звонил сегодня утром, — не отставала молодая женщина.
— Ответьте, пожалуйста, мсье Штейнер, — сказала Лора. — Мы вполне можем подождать и даже воспользоваться этим, чтобы, например, отведать какой-нибудь из ваших настоев.
Демонстрируя полное самообладание, Юго Штейнер направился в свой кабинет и уединился там, а телефонистка вызвалась проводить Лору и Пако в столовую.
13
Дойдя до регистрационной стойки, они воспользовались дверью слева и двинулись к «Сердцу Центра». Сначала надо было пройти через «Притвор» — погруженный в темноту вестибюль, где их единственным проводником были перила, тянувшиеся по стене до противоположной двери. Оттуда они попали в длинный коридор, по обе стороны которого располагалась анфилада комнат. «Как ствол дерева с ветвями», — заметила телефонистка.
