– Любовь моя, счастье мое, – зашептала я, абсолютно уверенная в том, что сейчас говорю чистую правду. Не теряя надежды, вопреки всему, что на этот раз наше соитие увенчается зарождением новой жизни.
Пол скатился с меня. После тридцати часов дороги и всех треволнений, коими сопровождалось это долгое трудное путешествие, мы оба отчаянно нуждались в отдыхе. Я накрыла нас белой простыней. Потолочный вентилятор у нас над головами вращался довольно быстро, разгоняя жару. Я обняла своего уже провалившегося в забытье мужа и закрыла глаза.
Потом – кромешный мрак. Очнувшись, несколько странных мгновений я не могла сообразить, где нахожусь. В ритмичное постукивание потолочного вентилятора вплетался голос из репродуктора, произносящий заклинания. Я открыла глаза. Незашторенные окна все еще были распахнуты, и в них темнело ночное небо, на котором светили удивительно яркие звезды. А потом снова раздался все тот же голос – сквозь треск репродуктора послышалось: «Аллахххххххххххх». Последний звук колыхался в темноте, как нота, которую долго тянет певец. Действительность начала восстанавливаться в сознании. Марокко. Эс-Сувейра. Отель. Номер, в котором мы проведем весь следующий месяц. Мой муж, свернувшийся калачиком в углу кровати: он все еще крепко спал, пребывая в глубоком забытьи. И я сама – подношу к лицу свои наручные часы и по положению светящихся стрелок определяю, что мы проспали почти полсуток. Мне нестерпимо захотелось в туалет. Я села в постели, покачиваясь совсем чуть-чуть после столь глубокого сна. Вентилятор над головой продолжал размеренно постукивать. Я спустила ноги с кровати, и мои голые ступни коснулись прохладного каменного пола. Ночью в Марокко температура была комфортная, дарившая приятное отдохновение от пекла, в котором мы ехали вчера. Я прошла в ванную, облицованную изразцами цвета ультрамарина, которые мгновенно вызывали в памяти небо и крыши Эс-Сувейры. Пол, тоже выложенный интересной бело-синей плиткой, как и все в номере, был чистым. Пусть месье Пикар и скользкий тип, но отель его отличала некая вульгарная элегантность.
После двенадцати часов сна я чувствовала себя удивительно бодрой. Правда, поскольку последний раз я мылась два дня назад, в Буффало, тело мое источало не самый приятный запах. Я достала туалетные принадлежности и сразу направилась в душ. Из горячего крана текла хорошо нагретая вода, которая не остывала все те двадцать минут, что я купалась. Выйдя из душа с полотенцем на голове и еще одним, обмотанным вокруг тела, я поймала свое отражение в зеркале и содрогнулась. Не оттого, что я выглядела жалкой, постаревшей и побитой жизнью. Долгий сон изгнал следы изнуренности – глубокие морщины и темные круги под глазами – с моего лица, и теперь оно имело отдохнувший вид. Зеркало показало другое: что я тоже борюсь с неумолимым ходом времени.
Когда меня одолевают сомнения, я прибегаю к единственному известному мне способу, помогающему справиться с собственной неуверенностью: начинаю наводить порядок. И вот я открыла свой чемодан и оделась: холщовые брюки свободного покроя, голубая льняная сорочка. Потом открыла гардероб и минут пятнадцать развешивала и раскладывала свои вещи. Затем подошла к чемодану Пола и, помедлив с минуту, расстегнула его, зная, что муж всегда благодарен мне, если я беру на себя решение каких-то бытовых проблем. В его чемодане я обнаружила хаос. Рубашки, нательное белье, джинсы, носки, шорты – все было нестиранное, в ужасном состоянии. Сгрузив его вещи в корзину для грязного белья, что стояла в номере, я надела сандалии. Потом, взяв корзину, вышла из номера и по двум темным лестничным пролетам спустилась в вестибюль. За стойкой портье теперь спал другой мужчина – лет сорока пяти, худой, в джеллабе, с открытым ртом, в котором виднелись коричневые зубы, с дымящейся сигаретой, зажатой меж двумя пальцами. Я поставила корзину возле него и потянулась за ручкой и блокнотом с отрывными листками, что лежали на стойке, собираясь оставить записку с просьбой постирать нашу одежду. Но портье вдруг забормотал во сне, потом внезапно проснулся и, щурясь, уставился на меня.
– Простите, простите, – шепотом извинилась я и, показав на корзину, добавила: – Linge[33].
Портье наконец сфокусировал взгляд своих слезящихся глаз. Посмотрел на настенные часы, показывавшие двадцать восемь минут пятого утра.
– Maintenant? – спросил он. – On est au beau milieu de la nuit[34].
Прежде чем я успела сказать ему, что стирка подождет до утра, он исчез за дверью, что находилась за стойкой, и через несколько минут вернулся с застенчивой юной девушкой – на вид ей было лет четырнадцать – в простом платье из полосатой бумажной ткани и в платке, скрывавшем ее волосы. Вид у нее был сонный.
– Незачем было ее будить, – сказала я.
Портье лишь пожал плечами, потом что-то протараторил девушке на арабском, показывая на корзину. Она ответила – нерешительным, робким голоском.
– Laver et repasser?[35] —уточнил портье.
– Да, да, – подтвердила я. – И это мне понадобится утром.
Он снова что-то сказал девушке по-арабски. Чувствовалось, что она стесняется открывать рот перед двумя взрослыми, тем более что один из них не говорит на ее родном языке. Но все же она ответила. Портье повернулся ко мне и объяснил:
– Вам придется подождать, пока солнце высушит вашу одежду.
– Не могу с этим не согласиться. – Я улыбнулась девушке. Она улыбнулась в ответ. – Shukran, – произнесла я, что значит «спасибо» по-арабски – одно из немногих слов, которые я знала.
Я сунула в руку девушке купюру в 50 дирхамов, извиняясь за то, что по моей вине ее подняли среди ночи.
– Afwan, – сказала она, расплывшись в улыбке. Пожалуйста.
Взяв корзину с бельем, девушка удалилась.
– У меня к вам последняя просьба, – снова обратилась я к портье. – Поскольку вся одежда моего мужа в стирке, может, у вас есть халат или еще что-то, что он мог бы надеть?
– Une djellaba pour votre mari?
– Oui, oui.
– Attendez là[36].
В этот момент уже знакомый мне голос снова запел из репродуктора. «Аллаххххххххх». Последний звук, будоражащий, мелодичный, тянулся так долго, что мне захотелось выйти на улицу и посмотреть, откуда он раздается.
Выйдя из украшенной резьбой синей арки гостиницы, я оглядела улицу – немощеную и настолько узкую, что на ней не смогли бы разъехаться два автомобиля. Тот же голос – теперь он звучал громче – возобновил свое монотонное песнопение. Я отошла от входа. Десять шагов в сторону, и меня окутала темнота: неприветливые двери, запертые магазины с закрытыми ставнями, крохотные тропинки, ответвлявшиеся от этой тесной улочки. Я понимала, что не должна здесь находиться. Как будто я попала в черный лабиринт. Но голос продолжал манить меня вперед, приглашая углубиться во мрак, заставляя забыть про страх.
