3. Быть непохожим
Рафаэль
— Нечего есть некошерное!
Мамины брови взлетели вверх. Папа удивленно поднял голову от тарелки.
— Да, нечего есть некошерное… дома.
Я счел нужным прибавить это уточнение, чтобы смягчить строгость предлагаемой меры.
Папа вздохнул, давая понять, что он в недоумении.
— Откуда такие строгости?
— Ну-у… Мы евреи, а евреи едят кошерное.
После истории в бассейне и рассказов отца я стал одержим своим еврейством. С высоты девяти лет я с особой строгостью относился теперь к вопросам религии. Этому способствовали и беседы с Джеки, дворовым приятелем, сыном раввина. Вообще-то не знаю, был ли его отец в самом деле раввином, но он так одевался, и Джеки всегда носил кипу и снимал ее, только входя в класс. Джеки был старшим из семи братьев и сестер.
— Тебе нельзя есть некошерное мясо в столовой, — сказал он мне неодобрительно. — Это большой грех.
— Я и не ем свинину, — ответил я.
— Само собой, но в столовой некошерное мясо. Есть его такой же грех, как есть свинину.
— Но… Папа никогда меня не ругал за это.
— Конечно, я понимаю. Но вы евреи, и вам нужно жить так, как живут евреи.
Замечание меня поразило. Словно волшебное заклинание, оно сразу заставило меня по-другому посмотреть на привычное.
— Да… Конечно… Но мы чувствуем себя евреями. И живем, как евреи.
Если я и пытался оправдаться, то без большой убежденности. Просто пытался обозначить свою принадлежность, которая от меня ускользала.
Мой ответ его удивил.
— Знаешь, чувствовать себя евреем и жить вне религии это… все равно что считать себя футболистом и никогда не играть в футбол. Понимаешь, что я хочу сказать? Чувствовать себя евреем можно, только постоянно совершая то, что требуется. Быть евреем — значит верить в Бога.
— Я верю в Бога. И мои родители тоже верят.
— Конечно. Но верить в Бога означает еще и почитать Тору. Я как-то видел твоих родителей на рынке. Они покупали кучу запрещенных вещей и собирались праздновать Рождество. Евреи не празднуют Рождество. Евреи такого не едят.
Я остался крайне недовольным нашим последним Рождеством. Бродил вокруг накрытого стола и возмущался родителями и гостями, а они радостно наслаждались запретной пищей. Устроили, так сказать, «день открытых дверей» для всего запрещенного, марафон по нарушению религиозных запретов. Без всякой к тому же кулинарной и гастрономической логики. Все в одну кучу: устрицы, креветки, улитки, паштет из гусиной печенки. Все встречалось радостными возгласами. Отказались только от свинины. Вот уж не знаю, по какой причине она подверглась остракизму. Пиршество Гаргантюа и Пантагрюэля с вином и шампанским, а рядом дети, которые смотрят с опаской, как их родители поедают эти странные блюда. А родители, чтобы подавить робкие попытки возмущения старших детей, разрешают им есть сколько угодно чипсов, арахиса, жареной картошки с майонезом и сладостей. На следующий день недозволенные празднества продолжаются: мы получаем подарки, как положено послушным маленьким французам.
— Папа вряд ли согласится, — говорю я Джеки.
— А мой папа говорит, что все евреи хотят жить как евреи, надо им только указать путь. — Он ненадолго умолкает и добавляет: — В Торе говорится, что дети приводят родителей на путь религии.
Я стою напротив папы и начинаю сомневаться в справедливости утверждения Торы.
— Спасибо за уточнение, сынок, — говорит мне папа. — А что ты еще от меня потребуешь? Скоро захочешь, чтобы я носил кипу? Отпустил бороду? Одевался в черное?
Я понимаю, что не должен поддаваться на провокацию. Отец раздражен и надеется в маминых глазах прочесть достойный ответ. Мама опускает ресницы, словно советуя ему взять себя в руки и ничего не говорить. Святая женщина! Она знает, что под горячую руку сказано будет слишком много!
