Обычно даже после того, как мы делали два полудневных коммерческих сплава, нам было мало. Собрав компанию из гидов разных фирм — как правило, по вечерам недостатка желающих не было, — мы грузили все необходимое снаряжение в минивэн и отправлялись вверх по долине к другим порогам. На полиэтиленовых каяках и надувных рафтах мы по нескольку раз проходили разные пороги по самым сложным вариантам. Сообщество каякеров и рафтеров из верхней части Арканзасской долины составляло свою субкультуру, где очень ценился риск, как разумный, так зачастую и чрезмерный. Особенно нам удавалось отрываться в те дни, когда начальство считало, что река слишком опасна для клиентов. Тогда мы устраивали еще и ночные сплавы, проходя пороги в ярком свете полной луны. Как-то июльским вечером я и наш третий гид Стив поехали в хозяйственный магазин и там купили две надувные детские игрушки для бассейна. Этот детский рафт метрового диаметра, с гибким пластиковым днищем, имел надувной бортик из тридцатисантиметровой трубы. Они стоили по десять долларов каждый и не годились для сплава по реке. С того самого момента, как Пит рассказал нам об этих игрушках, мы шутили: а не сплавиться ли на них по каньону Браун? Но вместо этого мы поехали в южную часть города и спустили их в могучую реку Арканзас выше тринадцатикилометрового участка порогов первой-второй категории — самых простых на реке, но весьма серьезных для наших неадекватных плавсредств. В спасжилетах, с обрезанными пластиковыми бутылями для аварийного вычерпывания и с каячными веслами, Стив и я сплавились по самой большой реке штата на потешных лодчонках, под девизом «Не пытайтесь повторить это самостоятельно».
В конце августа я взял троих лучших друзей — все были новичками на реке — на сплав по Брауну на одном рафте. Это было гораздо более круто, чем когда я сплавлялся в компании с другими гидами на нескольких лодках. Самым большим вывертом стало то, что я спланировал сплав ночью в новолуние вместо полнолуния. В такой темноте, когда река, берега, стенки каньона сливались в чернильном мраке, самым важным становилось ориентирование: неожиданный толчок — и кто-нибудь из моих друзей мог бы вылететь в реку, без остатка раствориться в темноте.
На спокойных участках звезды отражались в зеркальной глади воды. Как только звезды переставали отражаться, значит, в этом месте бурление, либо камень, либо перекат. Поначалу света было достаточно, чтобы видеть белые гребешки волн, но после входа в каньон высокие стены еще больше приглушили окружающий свет, и на протяжении дальнейших четырнадцати километров выбор маршрута был исключительно игрой памяти. Недалеко от первого порога — Руби-Риффл, вторая категория сложности, — я задел передним левым краем рафта за большую скалу. Но потом мы удивительно — если не сказать, сюрреалистически — чисто прошли все оставшиеся тринадцать порогов, включая длинный порог третьей категории и технически сложный четвертой категории. После того как река стала спокойной, мы долго не могли нарушить тишину. Прежде чем заговорить, мы посмотрели наверх: множество звезд — больше, чем я и мои друзья когда-либо видели, — проплывали, мерцая, перед нашими глазами, и я тогда впервые понял, что космос — это не плоское полотно, а трехмерный мрак.
В 1997 году я закончил колледж с первыми результатами на курсе, получив диплом бакалавра по машиностроению (параллельная специализация — французский язык, вторая специализация — игра на фортепиано), и в мае начал работать инженером-проектировщиком в корпорации «Интел». Офис располагался в Окатило — обширном пригороде на юго-восточной окраине разросшегося аризонского мегаполиса. Финикс. Потом-то, в марте 1999-го, меня переведут в Такому, штат Вашингтон, а затем, в сентябре того же года, — в Альбукерке, Нью-Мексико. Но в 1997 году, сразу после окончания, моя застоявшаяся страсть к дикой природе американского Запада вспыхнула с новой силой. Перед тем как переехать в Аризону, я хотел вознаградить себя за успехи в учебе и за то, что я, как тогда полагал, нашел хорошую работу. И ради такого случая думал устроить себе не просто каникулы, а суперканикулы — автомобильное путешествие туда, где заканчиваются все автомобильные дороги. Я сел на свою «Хонду CRX» 1984 года выпуска и поехал на север. Сначала моей целью были национальные парки Гранд-Тетон, Йеллоустон и Глейшер. А затем я собирался направиться в Канаду — национальный парк Банф и Айсфилд-Парквей, затем в Ванкувер и оттуда прямиком в Каскадные горы, в парки Олимпик и Маунт-Рейнир. И, уже завершая гигантский круг, — Кратер-Лейк, Йосемити и Зион. Всего тридцать дней, девять с половиной тысяч километров, десять национальных парков.
Но далеко уехать не получилось. В конце мая было еще очень много снега, и мне приходилось добираться пешком туда, куда я думал проехать на машине. Зато во время достаточно рискованной поездки на озеро Фелпс в Тетоне я встал на ночевку в фантастическом месте. В первый вечер на фоне заката мимо меня пронесся силуэт лосихи, следующим утром я увидел двух белоголовых орланов, парящих над водопадом, а днем позже наблюдал из укрытия за медведем гризли в лесу рядом с дорогой. На руинах фермы Антилоп-Флэтс я сфотографировал Тетонские Альпы, отражающиеся в разбитом стекле. Я планировал взойти на самую технически простую вершину парка — Мидл-Тетон. Базовый лагерь я установил на озере Брэдли и планировал уложиться со всем мероприятием за три дня. Когда в конторе по выдаче разрешений на въезд я спросил рейнджера, как мне лучше взойти на один из пиков, он смутился, видимо понимая, что за приключение мне предстоит. Его взгляд, казалось, говорил: «Если вы спрашиваете, я должен отвечать. Но мой разум протестует против этого». Тем не менее он показал на карте, как добраться до озера Брэдли на плато Плексиглас, рассказал, что многие маршруты покрыты глубоким снегом, и предостерег: «Если у вас нет снегоступов — забуритесь по пояс». Я не знал, что значит «забуриться», поэтому просто заполнил разрешение и промолчал.
Утром я вышел на маршрут. Это был мой первый одиночный поход более чем на день, и к тому же зимой. Основное снаряжение я нес в большом рюкзаке, а еду и все для готовки — в фиолетовом школьном рюкзачке на груди. Пройдя примерно милю от стоянки на озере Тэггет, я уперся в глубокий снег. Следов вокруг не было никаких, — очевидно, я был первым туристом, который пришел сюда за достаточно долгое время, возможно, что здесь никого не было всю зиму. Под тяжелым рюкзаком я тащился по глубокому снегу, высоко извлекая ноги после каждого шага. Я вылез на край морены, принесенной сюда еще в ледниковый период, и начал проваливаться еще глубже. С каждым шагом я проваливался на метр или около того, острый ледяной наст больно резал голени, но минут через пятнадцать снег набился в ботинки и штанины, и ноги перестали что-либо чувствовать. Противное ощущение холода и сырости пропало. Через час таких мучений я вышел к лесу на краю морены и там изменил свою тактику — последние пятьдесят метров к гребню морены я полз. На гребне характерного сугроба я с облегчением шлепнулся верхом прямо на уплотненный снежный край, тяжело дыша от усталости. И тут, после того как я, оглянувшись через левое плечо, увидел серию прорытых мной глубоких ям, до меня дошло, что же это значит — «забуриться».
До южной оконечности озера Брэдли по карте выходило около километра, а затем еще километра полтора огибать озеро до места стоянки. Сначала, поскольку я вышел из леса, снег оказался более твердым, но потом по короткому и крутому склону я скатился на заднице в низину и опять провалился по пояс. «Да-а-а, — громко сказал я, делая первый шаг и уходя в снег по самое некуда, — это будет длинная миля». Следующая мысль была о снегоступах, хотя у меня их никогда не было и я никогда на них не ходил, но очевидно, что здесь они мне здорово помогли бы.
