Но они не знали, что их судьбы уже давно предопределены и буквально скоро, даже очень скоро, пройдя определенный путь, они снова встретятся и уже навсегда, ибо для тех, кто владеет пятым измерением, удлинить или укоротить пространство и время не составляет большого труда.
Сема сидел дома, на кухне. Перед ним стояла тарелка с одной сосиской и кусочком хлеба.
– Сара, и это все? – обиженно спросил Сема.
– Сема, а ты что хочешь? Или быть умным, или сытым? Что я имею от твоей зарплаты? Расстройство желудка. Когда ты ее даешь, у меня, извини, начинается понос. А что мы имеем за собой? – она ткнула сковородкой в стенку с оборванными обоями. – Это же стыдно сказать людям.
– Сара, ты не понимаешь, у нас большое несчастье.
– Сема, пусть голова болит у твоего начальника, она большая.
– Они преследуют меня, они не люди, они не наши люди, – чуть не плача, жаловался он.
– Сема, у тебя мозги пошли в отпуск без денежного содержания.
Она бросила еще одну сосиску Семе в тарелку и вышла из комнаты. Он молчал, ковыряя вилкой холодную сосиску. Мысли его были где-то далеко-далеко.
– Шо я тебе имею сказать, – послышался голос Сары, – бери лопату и начинай работать, иначе я заберу Изю и уеду к маме.
Сема понимал всю безвыходность своего положения. Женился он на москвичке из приличной семьи, по окончании института. В то время семья жила в Одессе. После случая с дедом отец забрал всех поближе к родственникам матери. Таким образом, в Москве Сема оказался в примаках, как говорят на Украине. В памяти всплыли эпизоды приезда Семы в Москву.
После долгих переговоров родителей, бесконечных звонков из Одессы в Москву, Семе было дано «добро». Сема быстро простился с Одессой, и его срочно погрузили в поезд, в плацкартный вагон, и через двадцать четыре часа он оказался в Москве. На Киевском вокзале его встречали будущая жена Сара с мамой, сестра мамы и тесть. Прибыл состав «Одесса – Москва». Двери вагона открылись, и на свет появился торшер, а за ним Сема с подушкой, привязанной к чемодану. Радостно улыбаясь и громко заявив: «Я приехал!», – Сема предстал перед остолбеневшей и онемевшей «квадригой». – Я приехал, – уже чуть робко повторил Сема. Будущий тесть, потерявший, видно, ориентацию от увиденного, развернулся и хотел было сбежать, если бы не теща и ее сестра, повисшие у него на руках. Сара, отойдя от шока, стала нервно хохотать. Но жирная точка была поставлена в тот момент, когда двое носильщиков вынесли из вагона и поставили рядом с Семой радиолу «Ригонда». Вокзал опустел. Состав убрали. На перроне остались только «квадрига» с сидящим на ящике «Ригонды» растерянным Семой, прижимающим к груди пуховую подушку.
Теща была хорошей женщиной и даже любила его, но любовь к дочери была сильнее, и все семейные конфликты заканчивались на Семе. Тесть не вмешивался, так как был лишен права голоса. Соответственно, ребенок тоже воспитывался в неуважении к отцу. Расстаться не хватало ни сил, ни мужества, поэтому вся жизнь проходила с раной в сердце и болью в душе. Конечно, это не типично для еврейской семьи, но чего теперь ни бывает в нашем цивилизованном мире.
В гостинице «Метрополь», в номере тринадцать, шло совещание. Дениц в домашнем халате сидел в кресле и читал газету. Перед ним навытяжку стояли Азазель, Лукавый и Косматый. Мегира, служанка, стоя за креслом, массировала ему шею.
– Ну что, повеселились? Что же вы меня позорите перед Михаилом Авраамовичем? Вернуть вас всех обратно?
– Нет-нет, мы непременно исправимся, так сердце болит за народ, – оправдывался Лукавый.
– Босс, вы сами сказали, что надо как люди, – обиженно заметил Косматый.
– Но не уподобляться им.
– Да разгромить этот ресторан и сжечь, – решительно сказал Азазель.
– Спасибо, Мегира, – поблагодарил Дениц. Встал с кресла, подошел к окну. На площади, у памятника Карлу Марксу, шумели демонстранты. С одной стороны оратор, размахивая руками, произносил жаркие, пламенные речи, с другой стороны полиция через громкоговоритель предлагала разойтись, так как митинг был не санкционированный.
«Когда есть стадо овец, козел всегда найдется», – подумал Дениц и, отойдя от окна, сказал: – С завтрашнего дня все будете работать. Ты, – он указал тростью на Лукавого, – будешь чиновником в префектуре и приведи себя в порядок, что это за вид? Ты, – он посмотрел на Азазеля, подумал, – будешь работать в органах правопорядка, в полиции.
– Да там каждому второму надо голову оторвать.
– А ты действуй в рамках закона. Так, теперь ты.
– Начальником, – поспешил вставить Косматый.
Дениц улыбнулся. – Дворником при «ЖЭКе», гастарбайтером.
– Опять гонять будут, – махнул рукой Косматый.
– Нет счастья в жизни.
– Все готово, прошу за стол, – вежливо пригласила Мегира.
– А жить мы будем, – Дениц сел за стол и, немного подумав, сказал: – У Симеона Ивановича.
– Я возражаю! – заявил Косматый. – Двухкомнатная квартира, стены ободраны, санузел совмещенный, в унитазе постоянно льется вода из бачка, и потом, всего одна спальня, никакого комфорта. Я замучаюсь, Азазель храпит, этот, – указал на Лукавого, – во сне дрыгает ногами, а мне с утра рано на работу, за метлой бегать.
– А Симеона Ивановича что, на курорт? – оживился Лукавый.
– Разберитесь сами.
– Я ему голову оторву, – заявил Азазель.
– Ну как ты можешь? – упрекнул его Дениц. – Он же человек, Божие создание.
Азазель скривился.
– Человек – это звучит гордо, – вставил Лукавый, опрокинув рюмочку и закусывая соленым огурчиком.
– И потом он патриот, не бежал за границу, как другие, – добавил Косматый.
– Коммунист?! – ткнув вилкой в сторону Азазеля, выкрикнул, коверкая слово, Лукавый.
– Гражданин, – рявкнул Азазель.
– В общем, сделайте все деликатно и без рук, – промокая салфеткой губы, сказал Дениц, – с учетом его политической ориентации.
Задребезжал дверной замок. Сема оторвался от своей тетрадки, прикрыл ее, подошел к двери и посмотрел в глазок. В мутный глазок нельзя было различить лица стоящего в рабочей спецовке человека.
– Кто там, что вам надо?
– Работники «ЖЭКа». Сема открыл дверь.
– Милейший, дорогой вы наш Симеон Иванович, – входя, раскрыв объятия и улыбаясь, запел Лукавый, – как вы можете, мы ждем вас, ждем, а вы все не идете и не идете. Ну разве можно жить в таких условиях? – он обнял Сему за плечи. – Теперь я понимаю, почему жена забрала Изю и ушла к любимой мамочке, – горько, с дрожью в голосе посочувствовал он.
За Лукавым вошли Азазель и Косматый, с ведром и метлой.
– Разве можно так, – продолжал петь Лукавый. – Посмотрите на стены, а ванна, а туалет – это же дискомфорт.
