А Колечка не слушал Меркурия, ходил по гостиной взад-вперёд, хотя все уже выпили по первой и принялись закусывать. И вдруг подошёл к отцу.
— Брось ложку, — сказал властно. — Отвечай, ну и где твой Сталин — совесть народа, великий вождь и учитель?! Перестань есть (отец и так не ест, мигает, словно ему запорошило пылью глаза)! Ты рыдал, когда он умер, чуть не погиб во время похорон. Героическая смерть — быть задавленным раболепной толпой! — Марья решила бы, Колечка играет, если бы не мертвенная бледность, если бы не пот на лбу и не потерянный взгляд. — Ты всю жизнь себя не считал человеком, — горько говорит Колечка, — винтик и винтик, ты всю жизнь верил. В кого? В убийцу?! Говори, ну, где твоя справедливость? Я знаю, мой Кирюха не виноват. Почему его взяли? Говори. Ведь ты знал Кирюху. Почему поверил Сталину, а не мне, не Кирюхе, не самому себе?! Кто теперь вернёт его мне?!
Отец похож на смятую тряпичную куклу. Щёки, всегда розовые, не щёки — раскрашенные тряпки.
— Ошибка, Коля, страшная ошибка. Чудовищно, невероятно. И Сталин мог ошибаться. — И тут же упрямо: — Но наша партия, Коля, я уверен, никогда не ошибается. Я даже себе не поверю, если партия…
— Ты хочешь сказать, что Кирилл — враг народа?! — задыхаясь, спросил Колечка. Он очень бледен. — Ты хочешь сказать: его правильно погубили?
— Я этого не говорю. Я ничего не говорю. Я просто помню, как он Данилыча защищал! А из-за Данилыча сколько людей погибло!
Колечка, открыв рот, смотрит на отца. Удивление, такое детское удивление в его лице!
— При чём тут Данилыч?
— Так именно из-за него и взяли Кирилла! Из-за того, что он защищал Данилыча. А Данилыч — враг!
— Кто «враг»? Данилыч?! Ты с Меркурием в райкоме комсомола штаны протирал, а я в бригаде Данилыча работал! Данилыч — это Данилыч. Честнее не знаю.
— Да полно вам, — влез Меркурий.
Но Колечка не обратил на него внимания.
— Из-за природного газа был взрыв, — горько говорил Колечка. — Потревожили природный газ! Не Данилыч же сам выбирал место бурения, на то инженеры были! Данилыч — исполнитель, велели — сделай! В чём же его вина?! Кирилл так и объяснил: исполнитель.
— В райкоме существовало другое мнение. Особое. — Отец тоже, как Колечка, стоит посреди комнаты. — Кто ж знал, что ошибка? — Слова отца виснут дымом, неуверенные, вялые, и тут же, как дым, рассеиваются.
Остывают пироги, мясо.
Какая ошибка, чья? Что стало с Данилычем? Почему за взрыв из-за природного газа погубили не причастного к нему человека? Кто виноват в том, что произошёл взрыв?
И точно услышал её Колечка, сказал устало:
— Невежественные были инженеры, скороспелки, знаний не хватало. Настоящих-то специалистов постреляли! Из-за невежества взрыв. При чём тут Данилыч? — Колечка, как всегда, когда они остаются семьёй, садится на пол, спиной прижавшись к креслу.
Тихо в комнате, только часы стучат.
Мама смотрит то на Колечку, то на отца, и глаза у неё — очень большие и очень тёмные!
— Началось! — громко сказал Меркурий. — Развенчали Сталина. А ведь за него, с его именем умирали! Теперь начнётся… — он помолчал, — беспорядок, хаос.
— Видишь, не Сталин виноват, — говорит отец, как бы поддерживая Меркурия. — Не мог же Сталин знать, что у вас на руднике делается. Никто не знает, ещё ничего не доказано, кто виноват, кто не виноват. Ну, были ошибки…
Колечка повесил голову на грудь и, похоже, не слушает отца. Марья слушает: «Берия», «миллионы замученных», «массовые убийства», «нельзя быть озлобленным», «не система виновата, отдельные люди, система единственно возможная, справедливая!». И снова — «ошибки у каждого бывают», «нужно верить»…
— Ошибки? — неожиданно врезается Колечка. — Несколько десятков миллионов погибших, остальные искалеченные — ошибки?!
— Замолчи! — закричал отец. — В самом деле ты — враг, если замахиваешься на самое святое! Правильно тебя держат на заметке, правильно не дают играть, чувствуют…
— Замолчи ты! — оборвала его мама.
А Колечка, опираясь руками о пол, встал и молча вышел из комнаты.
Мама кинулась следом, но хлопнула входная дверь.
— Что же ты наделал, Мотя?! — сказала горестно мама. И больше ничего не прибавила. И — ушла.
Отец смотрел маме вслед, и лицо у него было непримиримое.
Как же так, жила, жила, ходила по улицам, училась. Ну недовольна была учителями и комсомольской работой, ну чувствовала ложь, но ведь никто не посягал на её жизнь. Она в кино бегала, с Ванькой в лото играла, книжки читала. А в это время хватали и бросали в тюрьмы невинных, пытали, отправляли в ссылки. Она ничего не знала.
6
О чём сейчас заговорил Иван? «Что происходит» сейчас? Может, снова она — ничего не видит, не слышит? Может, снова идёт по её стране массовое убийство? И Ваня знает об этом.
Мама после съезда и того скандала слегла. Смотрела на всех глазами человека, у которого отняли жизнь.
Отец извинился перед Колечкой. Но и Колечка, тут же примчавшийся к ним, не помог: мама продолжала молчать и оставалась безучастной ко всему и ко всем. Звонили ей с работы, просили прийти — в течение десятилетий она была там каким-то профсоюзным деятелем, незаменимым, потому что выбивала кому-то квартиру, кому-то путёвку, кому-то роль! Она не отвечала даже. Отец злился — она бросила его на произвол судьбы. Он привык: во время его съёмок она всегда рядом — обеспечивает еду, поддержку, делает массаж.
И может быть, долго ещё мама болела бы, если бы не заболели они с Иваном — скарлатиной. С каким-то исступлением кинулась она спасать их. И — спасла.
Благодаря им вроде и сама выжила. Но в ней, казалось, поселилась неизлечимая болезнь, и мама всегда теперь была во власти её, ей подчинена, всё время прислушивалась к себе, а жила механически: то, что вокруг, плохо слышала и видела. От них, от Ивана с Марьей, прятала растерянный взгляд, будто это она виновата в том, что расстреляно и погибло по лагерям столько миллионов людей! И на отца смотрела странно — как на чужого ребёнка-сироту! — жалко его, а помочь нельзя. С того, Двадцатого съезда, она перестала улыбаться.
А вот Колечка впал в состояние крайнего возбуждения, превратился в мальчишку. Приходил часто, громко рассказывал, что прочитал, в каких инстанциях побывал и что узнал, вспоминал крупные и мелкие эпизоды из жизни Кирилла, из своего детства. Часто говорил:
— Оля, ты ве-ерь, Кирюха вернётся. Заново жить тяжело, но Кирюха — сильный, сможет быстро разобраться, чего тут наворочали без него за столько лет. Ты верь, Оля, я вытащу его из лагеря и сделаю всё, чтобы он пожил по-человечески. Верь, Оля! — Колечка начинал рассуждать: где Кирилл захочет отдохнуть — у моря или в средней полосе, пора ли закупать ему одежду… Он ждал возвращения брата.
