Феди устало улыбнулся. Они с Полом перешли в другой конец комнаты и, остановившись рядышком у одного из напоминавших вертикальные щели окон квартиры, взглянули на противоположный берег Альстера — на порт, мерцавший огнями и окрашенный вдалеке в багровый цвет закатного зарева.
— Каково вам пришлось, когда вас сбили? — спросил Пол.
— Нас подбили над английским побережьем, после налета. Нам удалось дотянуть до Балтийского моря, куда мы и упали.
— А цеппелин загорелся?
— Ну, мы же угодили в море. Часть оболочки осталась на поверхности. Мы, шестеро уцелевших, взобрались на нее, сели и дождались рассвета, когда нас и спасли.
— Вы очень испугались?
— Хуже всего было то, что нельзя было закурить, ведь из того, на чем мы сидели, улетучивался газ.
— Когда это было?
— Летом шестнадцатого. И с тех пор больше никаких цеппелинов! — Он улыбнулся кривой обезьяньей улыбкой и закурил сигарету.
— Почему же больше никаких цеппелинов?
— Вы. — сказал Феди так, точно автором изобретения был лично Пол, — изобрели фосфорную пулю, которая, проникая сквозь оболочку цеппелина, воспламеняет в нем газ. Бабах! А потом — Schluss! Прощай, наш славный цеппелин!
— Возможно, вы были членом экипажа того цеппелина, который на моих глазах пролетел над нашим домом, когда мне было семь лет. Наверняка это как раз было летом шестнадцатого.
— Да ну?
— Наша семья жила в Шерингхэме, у самого моря, на норфолкском берегу. Однажды вечером мы все выбежали в сад и увидели, что над крышей очень медленно и очень низко, едва не задевая дымовые трубы, летит цеппелин. Слышен был шум моторов. Отец с матерью, отцовская секретарша, кухарка, горничная и брат с сестрой — все мы любовались им в зареве заката, ничего прекраснее я никогда не видел, он плыл по небу безмятежно, как пожухлый осенний лист со всеми своими рельефными жилками. Понятия не имею, почему родители разрешили нам тогда выбежать в сад. На другой день всю семью эвакуировали в Камберленд.
Феди рассмеялся.
— Значит, кое-какого успеха мы все-таки добились! Да, это вполне мог быть и наш цеппелин. Над Ostkuste, Nordsee. Ja, ja, возможно, это были мы.
— Вам случалось сбрасывать бомбы?
— Мы сбрасывали бомбы как балласт — не для разрушений, а для того, чтобы набрать высоту.
— Помню, в соседский сад упала бомба и не разорвалась. Такая овальная, белесовато-рябая штуковина, как страусиное яйцо, только, наверно, побольше.
— Как страусиное яйцо! — Он оглушительно расхохотался. — Ja, ja, наверняка это были мы.
Обняв одной рукой Пола за плечи, он приник головой к его груди.
Пол представил себе немногочисленный экипаж врагов Англии, сидящих на вздувшейся, все еще держащейся на поверхности оболочке цеппелина, всего в нескольких футах над студеной водой Балтики. Ждущих, когда их спасет пыхтящий моторный катер. Пола растрогал этот маленький немецкий герой с куполообразной лысиной, подобной верхушке того цеппелина над морем. Пол был англичанином, а Феди — немцем, но теперь, спустя десять лет после войны, вся ненависть между нациями улетучилась, словно газ из воздушного корабля. Жаль было только, что Феди такой сморщенный и уродливый.
Феди удалился, а Пол остался стоять у окна, все еще пребывая в роли зрителя. Он разглядывал молодых немцев. В них был некий шик, который он считал возбуждающе «современным». Их модной одеждой были солнце, воздух и бронзовый загар. Парни нежные и кроткие, девушки — статные, как прекрасные изваяния. В той счастливой комедии, что они ломали, чувствовалась некоторая бравада. Они вызывали симпатию.
Эрнст представил Пола одной из девушек.
— Хочу, чтобы ты познакомился с Ирми, совершенно особой моей подругой.
— Я не говорить английский. Ты гостить у Эрнста, нет? Эрнст есть очень славный мальчик. — Улыбнувшись, она взяла Пола за руку.
Она уговорила Пола потанцевать с ней, хотя тот и отнекивался, заявив, что танцевать не умеет. У нее были короткая стрижка «под мальчика», голубые глаза, мальчишеская фигура. Танцевала она, тесно прижавшись к Полу. Макушкой она доставала ему до губ, и он испытал желание поцеловать ее волосы. Так он и сделал, едва заметно. Неожиданно оказалось, что он умеет танцевать.
После танца она бросилась к Иоахиму, который отдыхал на одном из матрасов. Обвив рукой его шею, она улыбнулась Полу и поманила его к себе.
— Это английская, нет ли? — спросила она, показав на свою юбку. — Кильт, так вы ее зовете?
Он сказал, что именно так. Юбка была шерстяная, очень короткая. На ногах у нее были клетчатые носки со вшитыми петельками. Коленки оголились. Он представил себе, как она катается на лодке по озеру.
— В Гамбурге мы так любить все, что есть английское, — сказала она.
Эрнст улыбнулся Полу, слегка укоризненно.
— Ты же говорил, что не умеешь танцевать. Теперь я вижу, что умеешь, и придется тебе потанцевать со мной.
Но едва танец начался, как Эрнст понял, что Пол не солгал, сказав, что не умеет танцевать. Они прекратили все попытки и, отойдя в угол комнаты, разговорились.
— Ты находишь, что здесь все совсем не так, как в Англии?
— Совсем не так.
— Предпочитаешь Англию?
— Нет.
— По тому тону, каким ты сказал «совсем», мне показалось, что ты, может быть, на меня сердишься.
— Я что, сказал «совсем» каким-то особым тоном? — Пол готов был влюбиться в каждого из присутствующих только за то, что он — не Эрнст.
— Может быть, ты предпочитаешь, чтобы я ушел и оставил тебя здесь одного?
На его лице отразилось страдание.
Полу вспомнилось, как мило разговаривала с Эрнстом Ирми, как радушно приняли его Иоахим и Вилли.
— Я просто не хочу, чтобы ты трясся надо мной, как старая клуша.
— В некоторых отношениях я предпочитаю вечеринки, на которых бывал в Англии, хотя у таких, как эта, имеются, так сказать, определенные преимущества. — Вид у Эрнста был загадочный.
— Тебе понравился Кембридж?
— Это было самое чудесное время в моей жизни. Ах, Даунинг-Колледж!
Танцы прекратились. В комнате воцарилась тишина. Эрнст прошептал:
— Полагаю, ты считаешь эту компанию довольно странной.
— Мне нравятся твои друзья.
— Я рад, что они тебе нравятся. Я на это надеялся. Нет, я был в этом уверен. Ну конечно, я это знал. Ведь я знал тебя достаточно хорошо, даже во время того завтрака в Оксфорде. И прочел твое стихотворение о твоем друге Марстоне. Ему, кажется, присуща невинность, которая напоминает мне о тебе. «Он грому подобен во гневе, но тих его нрав английский». Так по-английски! А знаешь, я даже рад, что ты сейчас на меня рассердился, поскольку мне сразу вспомнилась эта строчка. На какое-то мгновение я почти представил себе, что ты — Марстон. — Он продолжал своим вкрадчивым голосом: — Сегодняшняя вечеринка представляет для меня особый интерес, потому что многое происходит подспудно. — Потом он спросил:
