Сыпнули молодицы из лесу, будто кто маков цвет из передника на землю просыпал, —увидели на плотине незнакомого щеголя и сбились в кучу у конца гати.
— А что оно такое вон там стоит? — спросила одна.
— Да это мельник, — говорит другая
— Какой мельник, — и не похоже!
— Может, подсыпка.
— Где у подсыпки такая одежа?..
— А отзовись ты, когда ты что доброе, — крикнула вдова Бучилиха, что, видно, была побойчее других.
Чорт издали поклонился и потом подошел поближе, выкидывая ногами и фигурой выкрутасы, как настоящий подпанок, что хочет казаться паном, и сказал:
— А не бойтесь, ласточки вы мои! Я себе человек молодой, а зла вам не сделаю. Идите себе спокойно…
Молодицы и девки взошли на гать, поталкивая одна другую, и скоро окружили чорта. Э, не всегда-таки приятно, как окружат человека десяток-другой вот этаких вострух и начнут-пронизывать быстрыми очами, да поталкивать одна другую локтем, да посмеиваться. Чорта стало-таки немного коробить да крючить, как бересту на огне, уж и не знает, как ступить, как повернуться. А они все пересмеивают.
«Вот так его, так его, мои ласточки, — подумал про себя мельник, глядя из-за корявой ветлы. — Вспомните, галочки мои, как Филиппко с вами, бывало, песни пел да хороводы водил. А теперь вот какая беда: выручайте ж меня, как муху из паутины». Еще, кажется, если бы его так пощипать хоть с минуту, —провалился бы чертяка сквозь землю…
Но старая Бучилиха остановила девчат:
— Цур вам, сороки! Совсем парубка засмеяли, что у него и нос опустился книзу, руки-ноги обвисли… А скажи ты нам, небора'че[12], кого ты над омутом дожидаешься?
— Мельника.
— Приятель ему, видно?
«Чтоб таким приятелям моим всем провалиться сквозь землю!» — хотел крикнуть Филипп, да голос не пошел из горла, а чертяка отвечает:
— Не то чтоб большой приятель, а так себе: сосчитаться за старое надо.
— А давно ты его не видал?
— Давненько.
— Ну, так теперь и не узнаешь. Добрый был когда-то парубок, а теперь уж так голову задрал, что и кочергой до носа не достанешь.
— Ну?
— То-то… Не правду я говорю, девоньки?
— А правда, правда, правда! — застрекотала вся стая.
— Тю! тише немножко, — закричал чорт, затыкая уши, — от лучше скажите, что это с ним подеялось и с каких пор?
— Ас тех пор, как богачом стал.
— Да деньги стал раздавать в лихву.
— Да шинок открыл.
— Да мужа моего Опанаса с проклятым Харьком так окрутил, что уж мужику и ходу никуда, кроме кабака, не стало.
— Да и наших мужей и батьков споил всех дочиста.
— Ой, ой, лихо нам с ним, с проклятым мельником! — заголосила какая-то и, вместо недавней песни, пошли над рекой вопли да бабьи причитанья.
Поскреб-таки Филипп свой затылок, слушая, как за него заступаются молодицы. А чорт, видно, совсем оправился. Смотрит искоса да потирает руки.
— Э, это еще что! — звонко перекричала всех вдова Бучилиха. — А слыхали вы, что он над Галей над вдовиной задумал?
«Тьфу, — плюнул мельник. — Вот сороки проклятые! О чем их не спрашивают, и то им нужно рассказать… И как только узнали? То дело было сегодня на селе, а они уж на покосе все дочиста знают… Ну и бабы, зачем только их бог на свет божий выпускает?..»
— А что бы такое над вдовиной дочкой мой приятель затеял? — спросил чорт, глядя по сторонам так, как будто это дело ему не очень даже и любопытно.
И пошли тут сороки выкладывать, и выложили одна перед другой все дочиста!
Чорт помотал головой.
— Ай-ай-ай! вот это так уж нехорошо! Этого уж, я думаю, никто и от прежнего шинкаря Янкеля не видал.
— О, да где же такое жиду придумать?
— Вот еще!
— Вот, вижу я, мои кралечки, мои зозуленьки, не очень-то вы моего приятеля любите…
— А пускай же его все черти полюбят, а от нас не дождется…
— Ой-ой-ой! Вот, видно, не много вы ему добра желаете…
— Пускай его потрясет трясця (лихорадка)!
— Пускай лезет в омут за дядьком!
— Э, пусть и его чертяка схапает, как того Янкеля!.. Все засмеялись.
— А правда твоя, Олено, потому, что он хуже жида.
— Жид по крайней мере не ласовал, оставлял хоть девчат в покое, знал свою Сурку. Чорт даже подпрыгнул на месте.
— Ну, спасибо вам, ласточки мои, за ваше приветливое слово… А не пора ли вам уже идти дальше?
А сам откинул голову, как петух, что хочет закричать на заре погромче, и захохотал, не выдержал. Да загрохотал опять так, что даже вся нечистая сила проснулась на дне речки и пошли над омутом круги. А девки от того смеха шарахнулись так, как стая воробьев, когда в них кинут камнем: будто ветром их сдуло сразу с плотины…
Пошли у мельника по шкуре мурашки, и взглянул он на дорогу к селу: «А как бы это, — думает себе, — приударить и мне хорошенько за девками. Когда-то бегал не хуже людей». Да вдруг и отлегло у него от сердца, потому что, видит, опять идет к мельничной гати человек да еще не кто-нибудь, а самый его наймит — Харько.
«Вот, кусни-ка этого, — подумал он про себя, — авось, зубы обломаешь. Это мой человек».
XI
Наймит шел босиком, в красной кумачной рубахе, с фуражкой, без козырька, на затылке, и нес на палке новенькие Опанасовы сапоги, от которых так и разило дегтем по всей плотине. — «Вот какой скорый! — подумал мельник, уж и взял себе чоботы… Ну, да ничего это. На этого человека я крепко теперь надеюсь».
Увидев на середине плотины незнакомого человека, наймит подумал, что это какой-нибудь волочуга-грабитель хочет отнять у него сапоги. Поэтому он остановился в нескольких шагах от Хапуна и сказал:
— Вот что: лучше и не подходи, — не отдам!
— Что ты, спохватись, добрый человек! Разве я сам без сапог? Погляди: еще лучше твоих.
— Так что же ты тут вырос ночью, как корявая верба над омутом?
— А я, видишь ли, хочу тебе задать один вопрос.
— Чудно! Загадку, что ли? Кто же тебе сказал, что я всякую загадку лучше всех разгадаю?
— Слыхал-таки от людей.
Солдат поставил сапоги наземь и, вынув кисет, стал набивать себе трубочку. Потом выкресал из кремня огоньку и, раскуривая под носом густое курево, сказал:
