Только что из кабинета Анатолия Павловича ушел Левашов. Он рассказал о ночном инциденте, в деловом тоне преподнес Бычкову содержание телефонного разговора с Чурьяновым, не упомянув, однако, о не выгодных для себя подробностях.
«Оборотистый малый и неплохой дипломат, — одобрительно прикинул Бычков. — Молод, но не зелен. С утра успел у меня побывать, доложить, как положено, начальству, при этом в первую очередь о себе подумал. Почуял, что нарвался на неприятности, все же, вероятно, выйдет сухим из воды. Иногда для врача, тем более оперирующего хирурга, находчивость не последнее дело. А вдруг этот врач со «скорой», несговорчивый со мной, но столь неожиданно уступивший Левашову, передумает и напишет куда положено? Тогда предугадать дальнейшие события весьма сложно. Проще всего, конечно, объявить Левашову выговор. Но тогда этот ночной эпизод станет известен всем, в больнице начнутся разговоры, молва долетит и до горздрава. Сор из избы… А до Нового года чуть больше недели, и показатели по всем отделениям вполне приличные. Увеличился оборот койко-дней, незначителен процент расхождения диагнозов, в целом по больнице снизилась смертность. Конечно, ему с Чурьяновым вторично разговаривать не стоит. Нужен другой, по возможности, авторитетный человек. Он перебрал несколько кандидатур, пока не вспомнил о Бережном.
Сегодня на традиционной утренней «пятиминутке» заведующий отсутствовал. Бычков знал, что в больницу доставили пострадавшего с тяжелой производственной травмой. Анатолию Павловичу дважды звонил с тракторного завода главный инженер, состоянием Васнецова интересовалась прокуратура. Операция, в удачном исходе которой были заинтересованы буквально все, недавно закончилась. Бережной, наверное, только отходит от нее. Уставший, не выспавшийся, вряд ли он станет детально вникать в суть конфликта между врачом «скорой» и своим ординатором. Бычков нажал кнопку селектора и связался с хирургическим отделением.
Вызов к начмеду удивил Сергея Леонтьевича. Обычно зам. главного после серьезных операций не тревожил хирургов. А тут, когда прооперированный еще не очнулся после наркоза, какие-то дела. Что за срочность?
Однако военная косточка всегда была сильна в Бережном: раз начальство приглашает, надо идти. Подавив раздражение, он вызвал анестезиолога. Пока давление и пульс, в общем-то, соответствовали состоянию Васнецова, и без особых опасений Сергей Леонтьевич покинул палату.
Спускаясь по лестнице, Бережной на ходу поздоровался с сестрой приемного покоя. Нина Анатольевна остановила его:
— Можно вас задержать, Сергей Леонтьевич? Тут такое дело…
— Всегда к вашим услугам, Ниночка. — С ней он мог позволить себе легкую фамильярность: сестра приемного, наряду с Бережным, считалась одним из ветеранов больницы. Они отошли в сторону, и спустя пару минут Бережной узнал о ночном инциденте между врачом скорой и Левашовым.
В душном кабинете Сергей Леонтьевич, едва успел сменить пропотевший рабочий халат на свежую пижаму и выпить стакан тепловатого чая, как в приоткрытую дверь заглянул Левашов. Ловко согнув длинное туловище в дугу, он ухитрился, оставаясь в коридоре, просунуть голову в комнату.
— Уделите пару минут, Сергей Леонтьевич…
— У вас что-нибудь срочное, Виталий? Заходите же, так неловко стоять, — сухо ответил Бережной.
— В общем-то, ничего экстренного. Есть небольшой разговор.
— Знаю, знаю… У молодежи проблем хватает, и все неотложные. Приходите-ка со своим вопросом после обеда, я догадываюсь, о чем вы хотели поговорить. И почаще навещайте Васнецова. Если до операции больной для врача царь, то после нее — и царь, и Бог. А сейчас иду к Бычкову, вызывает…
Бережной подошел к зеркалу, несколько раз провел расческой по густой седой шевелюре, вытер полотенцем покрытый капельками пота лоб. Внезапно до ломоты в висках накатившая слабость, вынудила его опереться о край умывальника, усилием воли он не раз гасил это неприятное, близкое к беспомощности состояние. Только бы не во время операции, как сегодня.
Он поднял руку, чтобы поправить мятый воротничок халата. И вдруг его грудь, как ножевой удар, пронзила нестерпимая боль, от левого соска наискосок сверху вниз до лопатки…
15
Ивану Ивановичу Чурьянову снился странный сон. Он едет на вызов, но не на машине, в санях, причем сам правит лошадью. Рядом лежит закутанная в тулуп женщина. Вороной конь бойко бежит рысью по укатанной зимней дороге. Кругом ни огонька, лишь высокие, почти в человеческий рост синие сугробы. Уже глубокие сумерки, до темноты он должен успеть. Внезапно посреди дороги возникает ярко освещенное, словно в праздничных огнях, здание. Это больница. Он не опоздал и облегченно вздыхает. Над белой дверью прибит внушительный, как старинный фонарь, колокол из красноватой благородной меди со свисающим кожаным шнуром. Он несколько раз дергает за шнур, колокол гудит, разрывая плотный морозный воздух.
Вдруг огни в здании разом гаснут. Шнурок в его руке раскачивается все сильнее, а звук, наоборот, слабеет. Он бьет ладонями по мертвому металлу, оледеневшими ногами стучит в дверь. Ни звука в ответ. Запоры крепки, и острое чувство отчаянья охватывает его. Он оглядывается и видит, что женщина, отбросив тулуп, выходит из саней. Это совсем юная девушка, в темно-зеленом пальто. Легко и беззаботно, ступая босыми ногами по искрящемуся голубоватому снегу, она подходит к двери, уверенно толкает ее рукой. Створки распахиваются, словно от волшебного прикосновения. Они проходят в просторную, светлую комнату. Это действительно больница. За столом двое мужчин в белых халатах играют в шахматы. Девушка протягивает к ним руки. Один из врачей, молодой красивый парень, встает и молча, уходит. Во втором шахматисте Иван Иванович узнает Южакова.
— Помоги, Петр Эрнестович, — просит Чурьянов. — Понимаешь, срочное дело. Еле успел…
— Я все знаю, — отвечает Южаков. — И откуда едете, и что стряслось. Но прежде напиши бумагу. Садись, вот ручка и чернила. Пиши!
— Но я, же обещал, понимаешь, Петр, обещал!
— Пиши, Иван, иначе народ тебе этого не простит, — грозно приказывает Южаков…
Когда Чурьянов проснулся, то не сразу сообразил, где находится. Лежа в постели, Иван Иванович пытался вспомнить сон, однако никак не мог понять, какую, собственно, бумагу требовал написать Южаков. Постепенно события прошедшей ночи восстановились в памяти, вплоть до утренних звонков Левашова. Понятно, он дал слово этому молодому бессердечному хирургу и сдержит его. Вот только пойдет ли это на пользу молодому врачу? Он еще полежит, поразмышляет. Голова все-таки тяжелая, не то от дежурства, не то от столь фантастического сна.
Бросив взгляд на проем окна, он заметил на темном небе бледный рог полумесяца, казалось вскарабкавшийся на верхушку березы. Наблюдать за светящейся запятой было комфортно, время тянулось медленно, самый час для неспешных раздумий. Он припомнил чью-то меткую мысль, кажется, Шекспира, который сравнивал жизнь с театром, а людей с актерами. Действительно, каждый человек в бесконечном спектакле жизни играет свою, только для него предназначенную роль. Что ж, доктор, занавес раздвинулся. Пожалуйста, на сцену!
