Пусть было тяжело и порою очень больно, пусть за два года брака дом ее мужа так и не стал для Алины своим, пусть она каждый день погружалась в пустоту и одиночество — но все-таки в глубине души, где-то в самом дальнем уголке сердца, все это время в ней жила надежда на то, что рано или поздно все наладится и они со Славой найдут способ стать, наконец, друг для друга нужными и важными людьми. Но теперь… После того, что он сказал…
«И как просто, как легко ты это сказал! Будто наигравшийся ребенок сминает надоевшую игрушку — поддался первому порыву и все разрушил! Никогда, видит бог, никогда я не смогу тебе этого простить! Походя, в минуту пьяной откровенности… Ты затронул самое дорогое, что было в моей жизни — воспоминания о тех днях, когда мне было с тобой хорошо, надежду на будущее… Я любила тебя! А ты не понял моей любви. Никогда не прошу тебе этого, видит бог, никогда!!!»
Бил ветер, снежинки кололи лицо, а может быть, это были льдинки, в которые превращались бегущие из глаз слезы. Алина бежала и бежала. Бежала, пока не упала без сил. Снежные хлопья засыпали хрупкую фигурку. Несколько раз Алина пыталась подняться, однажды ей это удалось, но, сделав несколько шагов, она снова упала на твердый сугроб. Здесь, у обочины, снег был крепкий, лежалый, туфли окончательно развалились, ледяная корка резала босые ступни. «Я хочу умереть», — мелькнуло в сознании.
И так велико было это отчаянное желание, что она и в самом деле перестала что-либо чувствовать и понимать… Чьи-то сильные руки подняли ее и куда-то понесли, потом было невесть откуда взявшееся тепло и урчание автомобильного мотора, но она ничего этого не помнила и не хотела видеть, потому что хотелось только умереть.
* * *
…Она проснулась от страха. Открыла глаза, увидела полумрак незнакомой комнаты, испуганно привстала, хотела вскочить, но панцирная сетка кровати, на которой она лежала, качнулась от ее движения, сильно прогнулась и помешала подняться. Кровать ужасно скрипела, и это тоже было страшно.
— Мама! — испуганно сказала Алина.
В другом конце комнаты зашевелилась чья-то тень. Но никто не подошел к ней, только спокойный мужской голос донесся из того угла:
— Не бойтесь ничего. Вас никто не тронет. Спите.
— Кто вы? — прошептала она, натягивая до самого подбородка стеганое одеяло, которым была укрыта.
— Это не имеет значения. Просто прохожий. Спите.
— Почему вы… Как я здесь оказалась? Где я?
— Вы замерзали на дороге, я ехал мимо. Поскольку вы были в обмороке, то не могли сказать, куда вас везти. Документов я при вас тоже не нашел. Поэтому вы здесь. У меня. Спите.
— Нет, я, пожалуй, пойду… — Она села на кровати. Увидела, что поверх одеяла для тепла было наброшено еще что-то — полушубок, что ли? Очень болела голова. И вдруг мозг ошпарило: «А куда я пойду? Мне же некуда идти!»
— Куда вы пойдете? — голос словно повторял ее мысли. — На дворе ночь, метель, машину я уже поставил. Спите. Как принято говорить в таких случаях, утро вечера мудренее.
Помедлив, Алина снова легла, снова натянула на себя одеяло, стараясь не скрипеть панцирной сеткой. Было и странно, и дико, и страшно. И еще холодно — ее зазнобило, наверное, начинался жар. Неужели какой-то незнакомец и в самом деле подобрал ее на снегу, без сознания? Сколько же она пролежала там? И снова с ужасающей ясностью накатило воспоминание о том, что произошло возле Манежа, и кровь прилила к щекам. Боже, боже, что же теперь с нею будет? Озноб усиливался, он уже перешел в крупную дрожь. От жара начали путаться мысли.
Алина закрыла глаза и погрузилась в мутную пучину полусна-полубреда.
Кода она пришла в себя во второй раз, стоял уже день, и холодное солнце лежало на полу светлыми квадратами. На них было больно смотреть. Глотать было тоже больно: больно было даже двигать языком. В голове по-прежнему стоял туман, она болела, болела грудь, ломило суставы. Она с трудом подняла руку. Нащупала на голове мокрое полотенце. Кто принес его? Когда? И главный вопрос: где она находится?!
— Я бы советовал вам не торопиться вставать, — услышала Алина ночной голос. — Лучше всего, если вы пока останетесь в постели, а своим родным, или кто там у вас есть, позвоните и скажите, что с вами все в порядке, но пусть они заедут за вами, если могут. Если вы встанете самостоятельно, то можете снова упасть и потерять сознание — у вас очень высокая температура. С этим не шутят.
— Кто вы? — вопрос получился сиплым, глухим.
— На этот вопрос я уже отвечал вам ночью. Я — ваш счастливый спаситель.
Наконец-то она увидела его лицо. Оно возникло как из тумана. Человек наклонился над нею. Алина увидела серьезные глаза, высокие скулы, крупный рот. Человек протянул руку, и на ее лоб снова легло мокрое полотенце.
— Если вы продиктуете мне номер телефона, по которому нужно позвонить, я сам попробую все объяснить тому, кто возьмет трубку. Вы сможете сейчас вспомнить номер?
— Нет, — устало сказала она, отворачиваясь и закрывая глаза. — Я не знаю номера. Я не знаю такого номера, по которому можно было бы позвонить и рассказать обо мне… Такого номера вообще не существует в природе.
— Ну что ж… — сказал он после паузы. — Будем надеяться, что это у вас не бред. Хорошо, лежите.
И человек отошел. Показалось ей или нет, что в его тоне сквозило вежливое равнодушие? И ведь даже не попытался ничего узнать. Просто поменял на голове полотенце и отошел. Но как же это хорошо, как это просто прекрасно, что ей не задают никаких вопросов… И что можно лежать и делать вид, что ничего не произошло, хотя бы на несколько часов отодвинуть страшные мысли о том, что будет дальше… «Не думать, не думать об этом… Я больна, я объявляю перерыв всяким мыслям…»
* * *
Когда она очнулась в третий раз, в комнате снова сгущался сумрак. Голова как будто болела меньше. Алина поднесла руку ко лбу, увидела рукав чужой клетчатой рубашки — на ней была надета незнакомая вещь! Это почему-то напугало сильнее, чем все остальное. Она поднялась на кровати, помедлила с минуту, пока отступит накатившая слабость, медленно спустила на пол обе ноги. Встала.
Алина находилась в небольшой, но светлой комнатке обычного деревенского дома. Точно такого, каким его показывают в кино или рисуют в картинках: со старинным комодом в углу, с допотопными слониками на этажерке, цветным половичком-дорожкой у входа, вышитыми салфетками на столе и маленькой книжной полкой в изголовье кровати. Впрочем, дом был не совсем деревенский: Алина сама была родом из деревни, и по непривычной тишине за окном сразу же поняла, что во дворе нет ни собаки, ни скотины. Скорее всего, этот дом стоял на окраине Москвы, один из немногих уцелевших. Выбеленная известкой русская печка занимала чуть ли не треть горницы. В другом конце комнаты Алина заметила неубранную раскладушку. Так вот где спал ее неизвестный хозяин!
«А где он сам? Ушел? Оставил меня одну?! Так уверен, что я ничего не украду, никуда не сбегу? Боже мой! Меня закрыли!!!»
