— У меня много забавных вещей, — сказала я. От волнения мой язык едва ворочался. — Есть в серванте портрет Мандельштама из ракушек. Хотите, покажу?
— Да вы лежите, лежите! — заботливо остановил меня маньяк.
— Не хочу больше лежать. Я устала лежать. Лучше покажу вам Мандельштама!
Я освободилась от одеяла, обула тапочки и этаким невозмутимым Штирлицем направилась к серванту. Вот он, Мандельштам, на полке. Мне бы только открыть сервант, взять каслинскую даму, потом сделать два шага и…
— Вы удивитесь, когда увидите Мандельштама… Поразительное сходство! Как живой, а ведь это всего-навсего ракушки, — фальшиво ворковала я, пытаясь ногтями отодвинуть стекло. Чертов сервант не открывался!.. Я до седьмого колена прокляла изобретателя этих движущихся стекол. Потом прокляла конкретного изготовителя именно этого серванта. Еще бы! Старый мамин сервант! — Весь рассохся, полки провисли! Мама мне его навязала, уверяя, что в нем прекрасно смотрится посуда и статуэтки. Сервант и прежде был мне несимпатичен. Гнусное порождение шестидесятнического минимализма на козьих ножках! Отвратительное витринное стекло! Из ложной деликатности я взяла в дом этот гроб, и вот теперь из-за него сама сыграю в ящик!
Я долго мучилась со стеклом, сломала ноготь, совершенно выбилась из сил, но ничего у меня так и не вышло. Хозяйка Медной горы, похотливо изогнувшись, стояла на полке абсолютно недоступная.
Маньяк поднялся с кресла:
— Давайте я вам помогу!
Этого еще недоставало! Кто же тогда кого тюкнет? Но он уже стоял рядом и деловито присматривался к серванту. Что ж, пусть попробует, достанет Мандельштама. А потом каким-нибудь обманным маневром я вытащу Хозяйку, и…
Маньяк уперся в проклятое стекло своими сильными виолончельными пальцами. Он взялся за дело так основательно, что тут же в серванте встревоженно задребезжали сервизные чашки, зенькнули хрусталем друг о дружку вазы, а сама Хозяйка стала ерзать на полке, будто подбадривая усердного взломщика. Старался маньяк на совесть, даже гиацинтовые завитки вокруг лба у него взмокли. Он ведь был в плаще!
— Нет, ничего не выходит, — наконец признался он виновато. — Тут, наверное, что-то перекосилось.
— Что делать?
— Можно стекло разбить молотком. У вас есть молоток? Жалко, впрочем, мебель. Я вам верю, что Мандельштам замечательный. Вон он! Неплохо и отсюда видно. Может, не надо его доставать?
«Как не надо? Чем же я тогда тебя тюкну?» — чуть не выпалила я. Надежда на спасение рухнула. Я уже привыкла к мысли, что мое избавление в каслинском литье. Теперь срочно надо что-то новое изобретать…
— Вы как-то странно на меня смотрите, — сказал маньяк, заметив мою расстроенную физиономию. — Это у вас последствия обморока. Вам надо выпить…
— Я не пью!
— Я хотел сказать, выпить валерьянки, корвалола. У вас есть корвалол? Я понимаю, что здесь задержался. Но оставить вас одну, в пустой квартире, в таком состоянии…
Вот ирония судьбы! Вчера Наташка дурачила Чепырина и врала на эту тему, а сегодня я действительно одна в квартире, в дурацком положении. Не дурацком — катастрофическом! И непонятно, что мне теперь делать.
— Вы очень нервная, — сочувственно изрек маньяк. Он сел на диван и вытер нечистым, слипшимся носовым платком мокрый лоб. — Кажется, вы меня боитесь. Если б я не чувствовал ответственности за вас, я давно бы убрался. Ведь у меня работа…
— Можете к ней возвращаться. Я совершенно здорова и спокойна. На мне даже халат высох!
— Вы гоните меня?
Голубые глаза маньяка озарились жалобным недоумением.
— Не гоню, но…
Может быть, действительно не стоит его раздражать? И тогда он не потащит меня в Первомайский парк, а просто посидит, отдохнет и уйдет?
— Я понимаю, мое присутствие вас тяготит, — сказал он. — О, как вы неправы! Если бы вы знали, какие тучи собрались над вашей головой! И вот, вот… разразится гроза!.. И как же вы пожалеете…
Он медленно стал подниматься с дивана, и — нет, не верю! все-таки это было случайное совпадение! — в эту минуту вдруг страшно потемнело. Небо померкло, и громадная белая молния извилисто, с треском стекла в землю прямо перед моими окнами. Мне показалось, что в ее ярком мертвом свете лицо маньяка сделалось очень несчастным. Он медленно, жалко улыбнулся. А ведь этого не могло быть, потому что ничего нельзя рассмотреть при свете молнии. Это в кино, где не молнии, а лампочки, бывают такие мелодраматические сцены. Настоящая молния живет слишком кратко, долю секунды, и видишь лишь ее ослепительный ствол, замечаешь странно переменившееся освещение вокруг, но только глаз берется что-то разглядывать в свете небывалой вспышки, как ее уже нет! Давно нет! А я отлично, в подробностях рассмотрела серьезное и несчастное лицо маньяка и эту медленную улыбку.
Наконец, долгая молния все-таки погасла. Странно, что грома не было. Стояла полная тишина, за окнами серел обычный осенний день. Маньяк встал и понуро пошел к двери. Там остались его мокасины и баул с кремами. Он сунул ноги в мокасины и повернулся ко мне.
— Если бы вы знали!.. Это такие силы, что лучше даже не подозревать, что они существуют! Вы такая прекрасная, совсем одна… Нет, я ничего не буду вам объяснять, я просто останусь, и все!
Он быстро разулся, и тут же грянул гром. Гром, несомненно, принадлежал той самой гигантской молнии. Он был страшный и прокатился по всей земле. Стены вздрогнули. В доме сдвинулись, затрещали, подали голос даже давно забытые вещи. Совсем рядом что-то оглушительно рухнуло и рассыпалось, звеня. Как потом сказалось, это лопнуло стекло в серванте — то самое…
Уж и не знаю, что со мной тогда сделалось. Сознание совершенно не участвовало в моих действиях. Под бешеный громовый раскат я схватила ведерко с песком, стоявшее на обувном ящике (песок я как раз тащила вчера с балкона, когда позвонила в дверь Наташка; я поставила ведерко и побежала открывать). Одним махом я вывалила содержимое ведерка на маньяка. Комья серого слежавшегося песка обрушились на белый плащ и гиацинтовые завитки. Когда я увидела, что маньяк устоял на ногах, я еще и сильно стукнула его ведерком по голове. Он все-таки выдержал равновесие и, с песком на голове, на плечах, на ресницах, удивленно спросил меня:
— Зачем вы это сделали?
Я ничего не могла ответить. Я окаменела, ожидая самого страшного. Маньяк вздохнул:
— Не беспокойтесь! Пусть будет, как вы хотите. Я ухожу.
Он повернулся к двери и попытался открыть ее. Мне вдруг стало стыдно. Что, если это никакой не маньяк, а просто неудачливый распространитель товаров? Просто немного ненормальный молодой человек, почему-то безнадежно влюбившийся в меня на троллейбусной остановке?
Зачем же тогда он убил Фартукова при загадочных обстоятельствах?
Нет, уж лучше пусть уходит! С дверью он справился вполне профессионально — открыл мой хитрый замок. Я оглядела его белую спину и вдруг заметила на плаще ниже пояса крупный и четкий отпечаток подошвы.
