Сегодня мы поссорились из-за Ближнего Востока. Папа сказал, он рад тому, что этот кошмар в Заливе закончился, потому что ему было страшно смотреть по вечерам новости. А я ответил, мне очень жаль, что все завершилось ничем, потому что я, точно так же как Шон, рассчитывал на крупномасштабную ядерную пан-арабскую войну, которая могла бы спасти меня от скуки.
— Твое состояние очень меня беспокоит, — говорит папа. — Мама считала тебя деликатным ранимым мальчиком, но, похоже, она ошибалась. Ты бесчувственный, как горилла.
Когда я стану великим писателем, то смогу позволить себе платить самому образованному человеку на свете за то, чтобы он повсюду следовал за мной. Он всегда сможет меня прикрыть и круглосуточно будет отвечать на вопросы о науке, религии, философии и обо всем остальном, о чем папа не имеет ни малейшего представления. Возможно, со временем этот человек оценит мой пытливый ум, и мы станем с ним друзьями. Мы будем засиживаться допоздна, выпивая и обсуждая высокие материи, пока в один прекрасный день я не выскажу своих замечаний по вопросам тригонометрии или какой-нибудь другой отрасли знания, и тогда он грустно опустит голову и скажет: «Похоже, в моих услугах больше здесь не нуждаются». А я отвечу: «Какая чушь, старик! Мне еще есть чему поучиться». Но утром, когда я на рассвете приду к нему, чтобы заняться языком урду, то увижу, что он исчез, оставив лишь записку на том же языке урду: «Ученик обогнал своего учителя», и тогда я все пойму.
Неплохо было бы приставить такого человека ко всем игральным автоматам в пабах. В пабе у Элли, например, очень много сложных вопросов.
11 часов вечера.
Решил почитать старые записи — может, они вдохновят меня на написание романа.
23 сентября: У меня такое ощущение, как будто меня изнутри пожирают какие-то черви. Это ощущение невозможно сравнить с обычной депрессией, от которой можно избавиться с помощью сна и переоценки происшедшего. Оно пронизывает тебя до мозга костей. Доктор Мейтланд считает, что опухоль снова начала разрастаться. «Может, это что-нибудь другое?» — спросила его мама. Но доктор Мейтланд лишь покачал головой, и маму снова госпитализировали в Чилтернскую больницу. Из ног и живота у нее начали откачивать жидкость, чтобы уменьшить отеки, и днем мы отправились ее навестить.
Мы рассаживаемся вокруг кровати, и Чарли с изумленным видом уставляется на розовую жидкость с темными сгустками, напоминающими полупрожеванный чернослив, которая стекает по пластиковой трубке из маминого живота в мешок на полу Нам поручают следить за тем, чтобы объем жидкости в мешке не превысил пол-литра. И Чарли говорит, что он этим займется. («Двести пятьдесят миллиграммов… Триста… Ничего себе! Джей, ты видел, какой огромный кусок?!»)
Мы говорим в основном обо всяких бытовых мелочах, и всякий раз, когда упоминается опухоль, мама приходит в ярость, потому что, по ее словам, она по-прежнему хорошо себя чувствует.
Чарли с Сарой остаются в палате, а мы с папой выходим на улицу. Папа прислоняется к каменной стене у стоянки и, отвернувшись от меня, устремляет взгляд на выкошенное поле, расположенное рядом. Он говорит, что скорей всего метастазы уже захватили печень, и тогда у мамы не остается никаких шансов.
Вечером, когда Сара укладывает Чарли спать, мы снова возвращаемся к этой теме. Папа будничным тоном объясняет, что мы с Сарой должны распределить свои посещения, так чтобы бывать в больнице чаще, когда положение ухудшится.
— Насколько оно может ухудшиться? — спрашиваю я.
— Намного, — отвечает он и добавляет, что маме осталось жить не более полугода. — Ей еще предстоит курс химиотерапии, но Мейтланд говорит, что больше они ничего не смогут сделать.
Я звоню деду и сообщаю об этом. Ему нечего сказать мне в ответ. Так что когда я вешаю трубку, на глазах у меня выступают слезы. Пока ищешь решение проблемы, еще куда ни шло, но как только все начинают тебе соболезновать, это становится невыносимым.
Я не могу представить себе дом без мамы — без ее глажки, желтого халата и вечных попыток накормить меня помидорами.
Странная вещь — человеку рассказывают о жизни и никогда ничего не рассказывают о смерти. А напрасно. Думаю, когда человеку исполняется пять лет, отец должен пригласить его в свой кабинет и прямо сказать: «Возможно, ты уже кое-что слышал от своих сверстников об этом, старичок, поэтому я не стану отнимать у тебя время и слишком тебя расстраивать. Но думаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы знать об этом. В какой-то момент — с каждым человеком это бывает по-разному — с тобой произойдет несчастный случай или ты заразишься какой-нибудь болезнью, сердце у тебя остановится, в мозгу начнется кислородное голодание, и ты умрешь. И после этого ничего не будет — ни рая, ни реинкарнации, — тебя просто положат в деревянный ящик и сожгут, или закопают в землю и отдадут на съедение червякам. Ну же, ну же, не надо плакать, вот тебе носовой платок. А теперь беги играть — смотри, какой сегодня замечательный день!»
Воскресенье, 28 февраля
Получил ответ Джеммы на свое письмо. Она пишет, что меня мучает гордыня и что я точно так же боюсь отказа, как и она. Сегодня она лично вручила мне письмо, я его при ней же прочитал, и после этого мы договорились устроить настоящее свидание. Мы обсудили все с теоретической точки зрения и пришли к выводу, что преодолеть барьер дружеских отношений будет довольно трудно.
Днем мы сходили в Вестминстерское аббатство, и я чуть не разрыдался в нефе. И дело не в предстоящей свадьбе Сары, просто я почувствовал, что здесь похоронят меня. Джемма спросила, в чем дело, и я ей объяснил.
— Поцелуй меня, — сказал я, — чтобы я вспоминал тебя, когда стану духом великого писателя, погребенного в этих стенах.
— Хватит чепуху молоть, — отвечает Джемма, причем так громко, что туристы оборачиваются.
Если я стану знаменитым писателем и меня захотят похоронить в Вестминстерском аббатстве, я бы предпочел западный придел, так как туда пускают бесплатно. Тогда большее количество людей сможет посетить мой последний приют. Меня вполне устроит место между Дэвидом Ллойд Джорджем и Рэмси Макдональдом. Я уже несколько раз прошелся там и неизменно ощущал пророческий холодок, который пронизывал мне позвоночник, правда, Джемма говорит, что это просто сквозняк.
Мама Джеммы подарила мне репродукцию с изображением Наполеона. Картина была написана непосредственно перед его высылкой на остров Эльба. Мне попался вопрос о Наполеоне, когда я сдавал экзамен на аттестат зрелости. Я считаю его настоящим героем, потому что этот человек появился из ниоткуда, был настолько безумен, чтобы считать, что у него есть некое предназначение свыше, и ему хватило целеустремленности, чтобы достичь своей цели. Я понимаю всю значимость этого подарка и поэтому рассыпаюсь в благодарностях. Вряд ли мама Джеммы стала бы дарить мне изображение Наполеона, если бы не знала, что мы собираемся встречаться, а узнать это она могла только от дочери.
