Риз покачал головой; в свете свечей его лицо походило на театральную маску — как раз такую, как я представляла совсем недавно.
— Все это попросту символизм. Гак действует психология: ты концентрируешься на том, чего хочешь добиться, и все получается.
— Как ты можешь так говорить, лишь пролистав несколько страниц? Ты обманываешь себя — видишь то, что хочешь видеть.
— А ты разве нет?
Я гордо выпятила подбородок и сжала руки с такой силой, что почувствовала нестерпимую боль от колец, врезавшихся мне в пальцы.
— А я и не знала, что ты столько знаешь о старинной народной магии, — произнесла я наконец.
Брат не ответил, а только сильнее сжал челюсти. Даже при слабом свете я заметила, как дергаются мышцы его лица.
— Риз?
Он пристально посмотрел на меня:
— У отца было несколько книг об этом.
Я промолчала.
Мертвые листья метались вокруг нас, подгоняемые бешеным ветром. Мелкие кристаллы соли шевелились, но круг по-прежнему оставался целым.
— Риз, — начала я и потянулась, чтобы коснуться его. Он по-прежнему сжимал в руках книгу. — Это удивительно, но не ужасно. Это заставляет твою кровь бежать быстрее, согревает тебя, зовет, придает тебе сил…
Он нахмурился еще сильнее:
— Ты все о том же.
— Да. — Я оторвала его руку от книги, и наши пальцы сплелись. — Просто пройди со мной через это. На несколько мгновений забудь о своей злобе на отца. Согласна, он это заслужил, но… сделай это ради нас. Ради меня. Ну, пожалуйста. Просто притворись, ты ведь можешь…
Брат посмотрел мне в лицо, и на этот раз я не опустила взгляда, а лишь сильнее сжала его руку, такую же холодную, как моя.
— Господи, да ты же выглядишь в точности как он. Тот же взгляд, что у него, — прошептал он, жадно изучая мое побледневшее лицо.
Я почувствовала, как все мое существо наполняется тоской и безысходностью.
— Ну, давай, моя пчелка, — прошептал брат.
Мне сразу стало легче.
— Сейчас… — откликнулась я, — просто положи птицу в центр соляного круга.
Скелет воробья был настолько хрупким и неустойчивым, что положить его можно было, лишь расправив косточки крыльев. Меня всегда интересовало, почему Риз сделал птице такие большие глазницы. Брат прервал мои раздумья:
— Череп — это как бы одна из твоих масок. Но эта маска всегда прикрыта твоим лицом.
Я положила возле скелета голубые и серые перышки, которые остались у Риза после работы; это были перья той самой мертвой птицы, найденной на ступеньках перед домом. Возможно, скелет воробья все еще помнил порывы ветра, раздувавшие его перышки. «Симпатическая магия», — с надеждой подумала я.
Отойдя от Риза, я обошла соляной круг и села так, что мы оказались напротив друг друга, а скелет воробья, лежащий в центре, находился между нами. Я раскрыла перочинный ножичек и приложила лезвие к ладони. Сейчас передо мной был не листок, а нечто более сложное, и наверняка мне потребуется больше крови, чем можно добыть из пальца. Я не могу рисковать. Я должна доказать Ризу, что магия существует. Закусив губу, я приготовилась почувствовать боль, это было самой неприятной частью ритуала. Но я понимала: необходимо чем-то жертвовать ради того, чтобы вдохнуть жизнь, к тому же я не хотела выказывать страха перед братом.
Я полоснула лезвием по ладони.
Брат вздрогнул и изумленно уставился на алые капли, выступившие на моей бледной коже.
Я не обращала на него внимания, поглощенная собственными ощущениями. Кровь, темная и мерцающая в пламени свечей, стекала с моей ладони. Я прижала лезвие к ладони, усилив поток. Боль, пронзившая запястье, подбиралась к предплечью — мне казалось, будто мою руку обматывают колючей проволокой.
— Силла, скорее. Твою руку надо немедленно перевязать, — произнес Риз.
— Не волнуйся, все в порядке.
Я глубоко вдохнула, стараясь заглушить боль. Слезы застилали мне глаза. В воздухе позднего октябрьского вечера чувствовался запах горелых листьев. Склонившись над скелетом, я направила струйку крови на желтоватые кости, и кровь, словно краска, растеклась по ним. Я представила, как скелет обрастает мышцами, сухожилиями, плотью и перьями. Представила птицу воскресшей и поющей для нас. Затем я прошептала:
— Ago vita iterum.
Наклонившись так низко, что мои губы оказались в нескольких дюймах от костей, я на выдохе снова и снова произносила эти непонятные для меня латинские слова.
— Ago vita iterum. Ago vita iterum. Ago vita iterum.
С каждым повторением с моей ладони стекала увесистая капля крови. И вот я почувствовала действие магии: руку стало покалывать, словно ее окружил рой пчел. Я немного отстранилась.
— Силла… — Голос брата был слабым и дрожал. Он схватил мою руку и сжал ее.
А скелет вдруг затрепыхался. Крылышки дернулись и расправились, как будто вся конструкция вот-вот должна была оторваться от земли. Кости обросли мышцами, а затем покрылись густыми перьями, и в глазнице образовалось глазное яблоко. Я изумленно наблюдала за оживающей птицей. Пальцы Риза судорожно сжались. Мое сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Мне хотелось петь, смеяться и кричать от радости.
— Ago vita iterum! — громко повторила я, давая выход чувствам.
Свечи медленно догорали, а крошечная пташка порхала в воздухе, быстро молотя крылышками, радуясь новой жизни. Она залилась пением, перед тем как исчезнуть в черном небе.
Мы остались одни на кладбище, в сгущающейся тьме.
— Ну и ну… — протянул Риз.
Он наклонился и провел рукой по тому месту, где только что сидел воробей. Перья, которые окружали скелет, исчезли.
Взошла полная луна. Все мое тело дрожало, голова кружилась, и мне было холодно, но я смеялась как безумная. Я чувствовала себя победительницей.
— О, боже мой. — Риз зажег запасную свечу и, порывшись в рюкзаке, выудил куртку. — Держи.
В ответ я покачала головой. Брат вновь схватил меня за руку и прижал к ней ткань.
— Господи, надо накладывать швы, — с испугом заметил он.
Боль постепенно уходила, вместе с магией.
В десяти футах от нас с неба упала птичка. Перышки осыпались с ее тонких костей, безжизненных, как мертвые листья.
Глава десятая
3 мая 1904 года
Магия! Как приятно думать о ней.
Я не могу найти слов, чтобы описать невероятное чувство, которое охватывает меня каждый раз, когда я вижу, как кровь пачкает ленту или заполняет линии вырезанной древней руны. Магия воспламеняет меня, и кровь как будто просится наружу; она щекочет и дразнит меня, и от этого трепещет все тело и кожа покрывается мурашками.