– Я много занимался так называемой генетикой растений и как-то не распространял науку о наследственности на человека, тем более на себя. Нам кажется, что наши дети, попав в ситуации, в которых мы теряемся, такие же беспомощные, как и мы. Но мы часто ошибаемся, потому что дети лучше усваивают не то, чему их учат родители, а то, чему учит окружающая среда, то есть они быстрее взрослых приспосабливаются к стремительным переменам. Посмотри, как изменился послевоенный Крым, еще недавно обезображенный руинами! Помнишь, когда мы только познакомились, на симферопольских улицах можно было увидеть немало повозок, запряженных лошадьми, а сегодня по главным магистралям мчатся скоростные трамваи и автомобили, над городом проносятся реактивные самолеты, и маленькие граждане вырастают среди этого транспорта и принимают его как должное. Но они не просто воспринимают, они впитывают в себя и отражают в своем поведении компоненты из этого нового, которое только мерещилось нам! Прежде всего, они не боятся скоростей, всполохов электрической дуги, взрывов, резких звуков, звонков и прочее. Современные фильмы о войне приучили их к грохоту орудий, а героизм бойцов внушает не бояться не только врагов, но и смерти. Я думаю, мой сын каким-то образом прошел со мной войну. Например, бросаясь из боя в бой, я случайно выжил в первом, потом кое-какой опыт из него помог мне остаться в живых во втором бою, потом я уловил, что важнее всего в этой войне скорость и быстрота реакции, в идеальном случае сравнимая со скоростью полета пули. Постепенно я привык к боям, как привыкаешь к бурной волне, хотя каждый раз, поднимаясь в атаку, испытывал новый страх, потому что только в бою понимаешь, что помимо опыта, сноровки и всего прочего, на первом месте стоит твоя судьба, и нигде она не решается так ясно и так быстро, как там… – Ты говоришь о каких-то абстрактных вещах! – возразила Верка. – Ну, при чем здесь военные кинофильмы, воспитание героизма, скоростные трамваи и, прости меня, твои прошедшие бои? Там, в жутких волнах, сокрушавших скалы, оказался наш сын, и, поверь, в тот миг я не могла думать ни о чем, кроме как о его спасении. Но даже сейчас, когда худшее позади, я не могу без содрогания вспоминать то страшное видение. Возможно, ты прав в отношении акселерации и особенностей наследственности, способной передавать приобретенные нами навыки и способы защиты от опасности. Только это не снижает процент трагического исхода. Посмотри, сколько детей гибнет под колесами городского транспорта, сколько еще подростков подрывается на минах! Думаешь, потому, что их отцы передали им через гены безумство храбрых? Или потому, что они «забыли» научить их разумной осторожности? Даже если и есть в твоих мыслях намек на истину, он является слабым утешением для матерей. Но в нашем случае заложено нечто иное – и, как мне кажется, роковое. И наследственность, о которой ты говоришь, проявляется каким-то непонятным образом в нашем сыне не только твоя, но и Семена, расстрелянного задолго до того, как мы с тобой познакомились. Прости! Я не хотела тебе говорить, но это меня гложет…
– Человеку должно быть легче, если он понимает причину того, что его беспокоит. Так вот, наш сын унаследовал от меня тяготение к Русалке. Все, что ты рассказала о нем, я прошел в детстве: рано научился плавать и часто, когда мы отдыхали в Мисхоре, убегал от родителей к этой же Русалке. Я не раз подплывал к ней в шторм и прыгал на обнажившиеся скалы, но не разбивался, потому что в миг подлета к их зубцам меня подхватывала набежавшая волна… Коленька начал свои проделки чуть раньше меня, что говорит о более ранней акселерации современных детей! Я смутно догадываюсь и о биологической тайне, связанной с унаследованием некоторых качеств первого ребенка последующими детьми, рожденными женщиной от другого отца, и природу нельзя осуждать. Мое отношение к твоей предыдущей жизни известно, я не могу тебя ни судить, ни прощать, потому что могу только быть благодарным судьбе, пославшей мне тебя. Наверно, в этом я жуткий эгоист: ведь благодаря всему, что привело тебя в Симферополь, и состоялось мое настоящее счастье!
Вдруг Верка поняла смысл того, о чем говорил Виктор: он защищает ее перед Семеном и Русалкой, а возможно, и перед тем невидимым и пока неуловимым роком. До нее дошло и нечто большее: ее, бывшую отпетую воровку, боготворит ученый, благородный счастливый человек, значит, действительно – с прошлым покончено.
И все-таки Верка нашла причину своего беспокойства. Это была мимолетная встреча с давней конкуренткой по воровской жизни «Волчицей». Верка столкнулась с ней лицом к лицу на вокзале, когда провожала на поезд своего молдавского коллегу. Обе они спешили и не заметили друг друга (или сделали вид), но в тот раз Верка выполняла срочную работу, и ей было не до глупых воспоминаний, поэтому в ее душе, казалось, не осталось от той встречи никакого следа. Потом, во время отпуска, ее душу захлестнули новые встряски, связанные с проделками сына и появлением спины со шрамом. Виктору она не могла рассказать об этой спине, потому что в его сознании могли невольно зародиться пустые подозрения. Но Семен ее не пугал, если бы даже и воскрес, и в какой бы роли он ни выступал. Другое дело «Волчица»! У нее с Веркой были давние счеты, не закончившиеся потасовкой в камере.
Но как бы ни занимали Веркину душу тайные тревоги, ее текущая жизнь, в которой на первом месте стояли забота о сыне, любовь мужа и захватывающая работа, постепенно размыла и притупила неприятные мысли. Правда, она затягивала подачу заявления о вступлении в партию, но внешне это связывалось с решением срочных производственных задач и напряженной учебой в институте. До конца года она ни разу не «споткнулась» о неприятные воспоминания.
* * *
В канун Нового года Виктор приболел: его просквозило в автобусе, поэтому они отказались идти на званый ужин и встречали Новый год в семейном кругу. Вечером прямо за столом Виктор потерял сознание. Верка растерялась: за все время их совместной жизни муж ни разу не болел, а тут сразу обморок! Едва взяв себя в руки, она вызвала «скорую помощь» – машина пришла через десять минут, врач осмотрел больного, сделал укол и сказал, что его надо срочно госпитализировать. Верка поехала сопровождать мужа в больницу и всю дорогу надеялась, что он скоро очнется. Ей казалось, это какое-то недоразумение, что оно вот-вот разрешится и они вернутся домой. До утра она просидела в приемном покое. Часов в пять к ней подошел дежурный врач и сказал, что Виктору требуется незамедлительная операция, чтобы удалить из головы осколок, который подступил к жизненно важному центру. Операция рискованная, и для ее проведения необходимо согласие родственников. Верка, не раздумывая, написала и подписала нужные бумаги. Врач взял их и ушел. Вскоре он возвратился и посоветовал ехать домой, так как операция будет длиться несколько часов и ожидание здесь никак не повлияет на ее исход. Через минуту к ней подошла медсестра и предложила карету «скорой помощи», но Верка, представив, что будет ехать в машине без Виктора, от такой услуги отказалась.
Она пошла пешком и впервые за последние четыре года ощутила такую пустоту вокруг, что ей стало страшно. Дома все спали. Верка зашла к сыну, накрыла высунувшуюся из-под одеяла ножку, присела на край кровати и попробовала запланировать дела на два праздничных дня. Но мысли, словно деревянные шарики, бились о череп и отлетали прочь, не задерживаясь ни на секунду в мозгу, в котором всплывали обрывки молитвы: «…Заступница Милосердная, помоги моему мужу Виктору…» Верка пыталась вспомнить, какие еще слова шептала ее мать во время бомбежки, но в памяти была немая тишина, и она незнакомым голосом повторяла снова и снова: «…Заступница Милосердная, помоги моему мужу Виктору…»
