— Мужик в дерматиновом пальто. — Зашелся смехом глаз.
Я осторожно раздвинула траву и увидела, что глаз не сам по себе, а вовсе даже и с туловищем. А туловище у него моего старого знакомца — саквояжа! Он пару секунд пялился на меня молча, потом опять зашелся в смехе. Нет, у него не было рта, да и вообще из всех частей тела, присущих живым существам, наличествовал только глаз, располагавшийся на месте замка. Но складки кожи собирались так причудливо, что явно проступали очертания и носа, и рта.
— А ты че потащилась в лес без компаса-то? — отсмеявшись, спросил он. — Главное, пирожки взяла, а компас — нет! Или ты по мухоморам собиралась направление определять?
Мне показалось, что как-то глупо оправдываться перед большой сумкой, и в ответ я просто пожала плечами.
— Меня, главное, еще когда ты за пирогом полезла, подмывало сказать что-то типа: «Не садись на пенек, не ешь пирожок», — но не хотелось раньше времени пугать! — зевнул он. — Дальше-то чего делать собираешься?
Я медленно, не веря самой себе, что отчитываюсь сейчас перед обыкновенной сумкой, сбиваясь и заикаясь, начала пересказывать свой план про постепенное исследование всех тропинок. Убеждая себя и его в том, что необходимая может найтись, и быстро. Подойдя к последнему этапу изложения операции по собственному спасению, я закончила оптимистично:
— А можно карандаши втыкать в начале каждой дорожки, их все равно много.
— Ну ты, деука, совсем… Не для того я карандаши на себе таскал столько лет, чтобы ты их вместо колышков тыкала где ни попадя! — Наморщив лоб и прикрыв глаз, он задумался. — Птаха тащи.
— Кого?
— Птаха. Ну, того идиота, что часами прикидывается, — решил все-таки подсказать, зараза облезлая.
Я было потянулась рукой к глазу, который как-никак находился заместо замка, но саквояж гаркнул:
— А ну брысь, сам раскроюсь, — и правда открылся.
Едрит, как лезть-то было страшно, кто ж знает, что у разговорчивого «чумадана» на уме? А ну как руку сейчас откусит?! Ну вот, что крокодилу в пасть, что в это рыжее чудовище конечности совать… Поэтому постепенно, по паре-тройке сантиметров, я приблизилась к кровожадной щели.
— Ам, — громко рявкнула эта дрянь, захлопываясь. И захрипела смехом, смахивая катящиеся слезы растрескавшейся ручкой. — Ой, мать, видела бы ты себя сейчас — просто братья Гагенбеки в клетке со львами!
Увидев, что я отвернулась, да еще и отодвинулась от него, примирительно продолжил:
— Да лезь спокойно, я ведь сам разрешил. — И опять распахнул бесстыжие недра.
Разозлившись, я быстро опустила руку внутрь и достала часы.
— Ну?
— Баранки гну! Буди давай.
Чувствовала я себя дура дурой. Мало того что с ширпотребом болтаю, так еще он меня по всем статьям обходит. Но, как будить часы, я не знала. Проклиная себя заранее за этот вопрос, я все-таки спросила: «Как?» — и увидела, что кусок плохо сшитого дерматина радостно осклабился, видимо найдя достаточно (по его мнению) остроумный ответ, выслушивать который у меня никакого желания не было. Нервы и так на пределе! И только поэтому, наплевав на чувство самосохранения, я схватила эту дрянь в охапку, поднесла к роднику и в не самых печатных выражениях пообещала утопить, если он не прекратит дурить и не начнет отвечать по делу. А то, в конце-то концов, мало того что я подвергаюсь постоянным нападкам от лиц рода человеческого, так еще и всякая дерматиновая пакость будет на мне оттачивать свое сомнительное остроумие. Саквояж на удивление покорно выслушал мое выступление, потом отряхнулся, пожал плечами и ответил максимально четко:
— Заведи, — после чего превратился обратно в обыкновенную неодушевленную вещь.
За неимением более важных дел оттягивать сие действие я не стала. Надо завести — пожалуйста. Завела. Толку — ноль. Ну тикают и тикают, эка невидаль. Я покосилась на саквояж, но он так и продолжал прикидываться простой сумкой. Ладно. Я легла и закинула руки за голову.
В небе плыли редкие пушистые облака, меняя форму и очертания. Вон, кстати, одно похоже на этот «ридикюль». Я покосилась… опа! Похоже, глаз захлопнулся. Так ты, голубчик, подглядываешь за мной! Я продолжала лежать, нахально пялясь на него. Минуты две ничего не происходило, потом замок дернулся и снова слегка приоткрылся оранжевый наглый глаз. Увидев, что попался, саквояж улыбнулся во всю ширь кожаных щек:
— Ну ты, мать, псих! Так ведь и поседеть раньше времени можно! Расстройство желудка получить. — Я не реагировала. — Да че ты в него вцепилась-то? Положи на траву, как он тебе трансформироваться-то будет?
Да сего момента я вообще никогда не задумывалась над проблемой и правилами трансформации, поэтому часы положила, как было велено «отцом-командиром». Их тут же заволокло небольшим по объему, но плотным туманом, и вот вместо часов на траве рядом со мной сидит живой двуглавый орел.
Саквояж молчал, но морда у него при этом была на редкость ехидная. Вот кто бы мог подумать, что у задубевшего от времени гранитоля[4] такие способности к мимике! Опять установилась полная тишина. Только орел взлетел на верхушку менгира и начал то ли блох клювами ловить, то ли перья поправлять. Да-а… выдержки у саквояжа оказалось меньше. Потому что минут через десять он откашлялся и начал:
— Милостивая государыня, — сволочь при этом глумливо улыбнулась, — дозвольте мне слово молвить?
Я кивнула.
— Птах — он вроде как птица, — дерматина кусок выдержал паузу.
Я опять кивнула.
— Может, ты, как хозяйка, попросишь его на разведку слетать?
— А он может? — забыв, что злюсь, быстро повернулась я.
— Слетать? Да запросто! Видишь, у него сбоку крылья приляпаны.
— Да я не про то, — я пошевелила пальцами, мучительно подбирая слова, — как мы ему это объясним и как потом поймем, чего он видел.
«Чумадан» затряс башкой и закатил единственный, но очень наглый глаз. Видимо, так он пытался донести до меня всю степень удивления моей тупостью.
— Тяжело, конечно, будет, не спорю, но у тебя есть другой выход? — Он сделал мхатовскую паузу. — Можешь вообще-то и сама смотаться, если желание есть.
Да в конце-то концов, чего б и не попросить мутанта двухголового? Это ведь более естественно, чем угрожать сумке убийством.
Орел сидел на камне и, свесив две башки набок, внимательно нас слушал.
— Извините, — начала я.
— Птах, — подсказали мне из травы.
— Птах, — послушно повторила я, — вы не могли бы полетать по окрестностям и показать, куда нам идти?
Орел отряхнулся, взъерошил перья, поднялся и улетел. Так как других дел на горизонте не предвиделось, я попросила у саквояжа плед, завернулась в него и уснула.
Проснулась я от звуков песни, громко исполняемой насквозь фальшивым голосом. Окончательно стряхнув оковы сна, поняла, что это не просто песня, — это «Боже царя храни». Саквояж, самозабвенно закатив единственный глаз, выводил:
