Простояв на станции лишних полчаса, паровоз выпустил пар и начинал медленно трогаться. Скорый кавказский поезд уверенно набирал ход и вскоре совсем покинул затерянный в необъятных российских просторах уездный город. Плотный черный дым угольной сажи восклицательным знаком висел на горизонте и никак не хотел растворяться в густом молоке пасмурного майского утра.
На платформе, опустив голову, одиноко стоял человек в студенческом форменном сюртуке и с саквояжем в руках. С тех пор пройдет много времени, но он больше никогда не сядет за карточный стол, верный слову, данному на этом богом забытом полустанке.
…Пропавшее колье обнаружили в коридоре одного из вагонов. В результате выборочной проверки документов у пассажиров третьего и четвертого классов был пойман с поличным беглый вор Алексей Антипов по кличке «Рельса». Задержанный преступник выкрикивал скабрезные выражения в адрес полицейских чинов и категорически отрицал свою причастность к ограблению купе графини Ростоцкой-Штауфенбах.
Как впоследствии сообщила газета «Московская хроника», известный промышленник и меценат граф Ростоцкий-Штауфенбах взамен украденного преступниками перстня подарил своей жене точно такой же, но с одним отличием – вместо сапфира красовался розовый брильянт – редчайший и потому баснословно дорогой камень.
Демон
Монастырь стоял в шести верстах от города. Он и сам походил на город. Храм на полторы тысячи прихожан с трехъярусной звонницей, пять корпусов под кельи, двухэтажная больница, две церковно-приходские школы, два гостиничных дома для приезжих, двухэтажный корпус для живописи, воскобойный завод, мастерская по изготовлению церковной утвари и ювелирных изделий, водяная и ветровая мельницы, пасека, две маслобойни, скотный двор и многочисленные хозяйственные постройки. Необъятные, богатые урожаем земли благодатью божьей одаривали монашек и юных послушниц за самоотречение от мирской жизни, неугасимую, как лампада, веру, смиренную доброту и покаяние за тех, кто еще не постиг вечную, православную мудрость бытия. Иоанно-Мариинская духовная обитель была любима всей богатой и сытой, задыхающейся от хлебного изобилия южной губернией России.
Игуменья Агриппина второй день не находила себе места. Неизвестно куда подевалась ее любимая трехногая, мордочкой похожая скорее на енота, чем на собачонку, маленькая дворняжка по кличке Нюша.
Холодным осенним вечером незнакомая девчушка лет шести принесла к воротам монастыря щенка, перевязанного мокрой от крови тряпицей. Оказывается, отец девочки копал огород и случайно отрубил спящему в зарослях сухой травы приблудившемуся малышу лапу. Рану обработали, питомца нарекли Нюшей и оставили в только что организованном собачьем приюте. С тех пор матушка в ней души не чаяла. Да и Нюша, казалось, понимала не только слова, но даже и ее мысли. А вот теперь куда-то, сердешная, запропастилась. Одолеваемая грустными предчувствиями, настоятельница молила Всевышнего о помощи, уединившись на чугунной скамейке в зарослях густой сирени.
По тропинке, слегка путаясь в черном облачении, почти бежала старшая из монахинь, а за ней семенил Гордей Скрынник, ученик и последователь известного Никиты Филатова – художника, ювелира, чеканщика и мастера фигурного литья.
– Матушка, матушка, вот что ироды окаянные написали, – причитала сестрица, в одной руке держа камень, а в другой кусок серой оберточной бумаги.
– Да что стряслось, сестра Ефимия? – поднялась со скамейки игуменья.
– Позвольте, матушка, я сам объясню, – вопросил Гордей и, получив утвердительный кивок надменной игуменьи, начал свой рассказ: – Сижу, значит, я в мастерской, форму разложил, латунь для плавки приготовил на новый аналой, как влетает в окно вот этот самый голыш, кувшин для воды глиняный, двухведерный, – вдребезги, ну и стекло, само собой. Я выскочил – никого, только сестра София стадо козье ведет на скотный двор. Тогда я бумажку-то открыл и прочитал послание. Вижу, вроде как вам оно адресуется. Тут, думаю, надо вас оповестить, – мужчина протянул обрывок листа с наклеенными на него буквами:
«Для Агриппины. Твоя собака у меня. Приготовь пять тысяч рублев. Тогда Нюшку назад и получишь. Пойдешь в полицию – Нюшке худо будет, сама увидишь. Жди другого письма. Наблюдатель».
– Видно, демоны душу чью-то заблудшую опутали. Прикажи, сестра, лошадей заложить, поеду к владыке за советом, – спокойно распорядилась уверенная в себе женщина, недавно перешагнувшая порог неминуемой старости – свое шестидесятилетие.
Коляска, запряженная парой бодрых пегих лошадок, быстро катила под гору. У самого железнодорожного переезда пришлось остановиться, ожидая, пока минует товарный состав, последний вагон которого имел зарешеченные окна. Из них через стальные прутья были видны лица арестантов. Они что-то кричали остановившимся у шлагбаума людям в фаэтонах, бричках и подводах. Слов было не разобрать. Обрывки окриков страдальцев разносились по округе, но быстро теряли силу, исчезая в густой зелени вековых дубов Бибердовой дачи. Игуменья перекрестилась и стала усердно молиться за спасение душ православных, преступивших заповеди божьи.
Архимандрит встретил Агриппину, как всегда, душевно. Велели приготовить большой самовар. На массивном круглом, сделанном из хорошего мореного дуба столе словно по мановению волшебной палочки возникали, казалось, из ниоткуда: фарфоровые блюдца с душистым вареньем, стеклянные розетки с майским медом, ломтики белоснежного осетинского сыра, красная икра вперемешку с мелко порубленным зеленым луком и нарезанная тонкими ломтиками розовая, слегка подкопченная ветчина. Запахи свежих продуктов перемешивались между собой и ароматным букетом наполняли большую комнату, где владыка по обычаю принимал дорогих гостей. Игуменья скромно отломила маленький кусок нежного хлебного мякиша, запила стаканом холодной родниковой воды и поведала архиерею Агафадору таинственную историю исчезновения любимой питомицы.
– Ну, скажу я тебе, матушка, дело и впрямь серьезное. Но в полицию пока обращаться не будем. Нечего сор из избы выносить. Слышал я, появился у нас новый адвокат из столицы – присяжный поверенный Ардашев. Человек степенный. Серьезными, говорят, государственными поручениями раньше занимался. А потом в отставку вышел и к нам пожаловал. Дом купил на Николаевском. К нему многие с делами мирскими обращаются. Ох и мастер он этих злодеев отыскивать! Правда, оплату берет немалую. Ну да ладно. Чай, мы с тобой тоже Господом не обижены. Я пошлю к нему диакона своего, внесу аванс. А завтра ты уже сама с ним повидаешься да дельце-то это субтильное ему и расскажешь. В монастыре и прими его. Пусть своими глазами все посмотрит. Даст бог, поможет, – с удовольствием прихлебывая из блюдца горячий чай, рассуждал архипастырь. – А еще скажу тебе, Агриппина, много ты всякой обслуги в обители божьей держишь. Не дело это. Монастырь-то иноческий, а у тебя и чеканщик, и кузнец, потом этот, как его… художник городской Филатов, а кроме них, еще и сапожник с плотником. Прямо, артель целая, а не храм божий. Теперь вот распознай, кто из них вознамерится сие злобное лихо сотворить. Ты уж, матушка, сердце-то сильно не рви. Приедет адвокат, разберется, – отставив блюдце, владыка вытер бороду салфеткой и поднялся из-за стола, тем самым давая понять, что аудиенция закончена.
