Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
«Вита» было словом, обозначающим Биту. «Кеша» — Кешу. Но вот слово человеческого языка «мама», которое в человеческом языке отчасти обозначало и Биту тоже, внутрри было только похоже на Биту, немножко, ближе к «сейчас», потому что существовало «раньше», когда «мама» была везде, всегда, тепло, кормить, безопасно, уютно, ласково, вокруг, почти вокруг, рядом, близко, прятаться… а еще рядом был Второй. Кеша помнил это «раньше», плохо, но помнил. А для слова «Вита» нужен был уже не такой ряд — или оболочка: ласково, рядом, недалеко, уютно, говорить, безопасно, защищать, узнавать, кормить, играть, говорить-говорить-говорить, прибежать, прыгнуть, Адам, мы. Это главные.
А для слова «Кеша» слов-оболочек очень долго вообще не находилось. Ну, если напрячься, получится пушистый прыгучий шарик, который заполняет «внутрри» целиком. И, пожалуй, только Вита (из людей, конечно) могла различить под пушистостью грубый шрам, с которым Кешка настолько свыкся, что уже и забыл. Шрам на том месте, где должен был быть Второй.
И сравнительно недавно — с месяц назад? — появилось слово «музыка».
В культуре эрхшшаа музыка отсутствовала начисто. Почему — вопрос отдельный. Возможно, роковую роль сыграло устройство голосовых связок, повышенная острота слуха — или, наоборот, сверхчувственное восприятие; возможно, странным образом аукнулась генная модификация — но дальше мурчания и боевых кличей коты так и не ушли.
Музыка обрушилась на Кешу отнюдь не молнией или ударом финского ножа, но последствия оказались сопоставимы. После концерта, где он впервые услышал настоящую музыку — и певицу, которую он упорно звал «Р-р-р-рена» вместо «Елена Антоновна», — котенок выпал из реальности больше чем на неделю. Он хотел только одного — слушать и петь, слушать и петь, и чтобы у него получалось точно так же. Однако переупрямить биологию не удалось. Эрхшшаа действительно не приспособлены были к вокалу.
И котенок начал присматривать себе подходящий музыкальный инструмент. Такой, чтобы от его голоса шерсть вставала дыбом, а в голове кружились радуги, водопады и неведомые планеты. Ну или хотя бы такой, чтобы ясно говорил всем: «Встань! Делай как я! Ни от чего не завись!»
Это так красиво…
Москва, Россия. 23. 07. 2015, поздний вечер
Последнее время он все чаще стал разговаривать со своим отражением в зеркале, хотя и знал, что это плохой диагностический признак. Но, во-первых, во всем остальном он прекрасно контролировал себя, а во-вторых, было просто невозможно, побрив начавшие обвисать щеки, не сказать: «Ну, Иван Алексеевич, старый ты раздолбон, какого же хрена ты в эти дела полез?» Он и сам не знал, в какие именно дела, но ведь что-то с ним происходило?.. И тот Селиванов, который за стеклом и амальгамой, подробно и матерно объяснял, какого хрена.
Тот, за зеркалом, вообще изъяснялся чрезвычайно подробно и матерно.
Иногда Селиванов думал: а может быть, пойти и сдаться? Препараты сейчас щадящие, да и оформить диагноз можно будет как-нибудь обтекаемо: «невроз нереализованных ожиданий», скажем, или «синдром имени Родиона Романовича Раскольникова»… или вообще какой-нибудь шифр, которого не знает никто…
Но дальше раздумий дело так и не двинулось. Каждый раз ему удавалось убедить себя, что собственных его профессиональных знаний достаточно, что это просто усталость, реакция на неудачи, на очевидную бессмысленность бытия…
И он просто напивался. Пил по старой привычке что-нибудь дорогое: если портвейн, то массандровский марочный или португальский; если коньяк, то «Багратион» или «Хеннесси».
Поскольку напивался он по утрам, а засыпал после полудня, похмелье наступало вечерами.
Это было самое кошмарное: душные похмельные вечера.
…Когда все началось, спрашивал он себя, когда понеслось-повалилось под откос — быстрее и быстрее? В апреле, когда Аллушка вдруг стала дуться, как мышь на крупу, потом неожиданно исчезла совсем, а через неделю оказалось, что она на Острове, у Свободных — и теперь сама Свободная? Зимой, когда пинком под копчик его попросили из Комитета? Или прошлым летом, когда эта белобрысая тварь из Коминваза — а он ни секунды не сомневался, что это ее рук дело, — украла из рефрижератора мертвого инопланетного котенка, с изучением которого у него были связаны такие планы!..
Или чуть раньше. Когда летели из Владивостока. Когда она вдруг полезла по салону к котятам… Черт. Надо было приказать надеть на нее наручники. Настоять, чтобы ее вышибли со службы. Растоптать гадину.
Такая возможность у него была. Была.
И эту возможность он упустил…
Селиванов тяжело поднялся с дивана и поплелся в ванную. На месте зеркала был серый квадрат. Малевич — полное фуфло. Супрематист клепаный. Не красный квадрат должен быть и уж тем более не черный, а именно серый. Как символ абстрактного Всего. Или совсем уж абстрактного Ничто.
Он жадно пил воду, потом умывался, потом снова пил. Поперек желудка застряла здоровенная занозистая щепа.
Убью, подумал он. Еще не решив кого.
Не вытирая лица, прошел на кухню. На подоконнике стояла недопитая еще с позавчерашнего утра трехгранная бутылка виски «Грантис». Селиванов не слишком любил виски — вернее, несколько раз пытался полюбить, покупал тот или иной сорт, выпивал, но удовольствия не получал никакого. Пойло и пойло…
Впрочем, сейчас нужно было что-то именно такое: безличное и бесхарактерное спиртное. Выпил и забыл.
Селиванов налил себе полстакана, выцедил с отвращением, словно одеколон, и как будто забылся на некоторое время. Сидел за столом, глядя в никуда поверх кулака, подпиравшего скулу. Наконец его отпустило.
Он посмотрел на часы, глотнул из горлышка — раз и еще раз, — и тут позвонили в дверь.
Марго. На полчаса раньше…
— Бортстрелок пьян и спит, — сказал он, уводя ее в комнату. — И штурман — пьян и спит…
Она пропустила эти слова мимо ушей.
— Можешь налить мне тоже. — Марго уселась в единственное пустое кресло, закинула ногу на ногу. От нее, как всегда, исходил странный запах: приятный, но не духи. А если духи, то такие, каких Селиванов никогда раньше не нюхал. Скорее уж это был запах экзотических пряностей. — Потому что с завтрашнего дня начинается повальная трезвость.
— Повальная трезвость… — хмыкнул Селиванов. — Боюсь, что вот так сразу я не смогу.
— А я дам тебе специальные капельки, — проворковала Марго. — Пить перестанешь, спать не захочешь, сил прибудет… всяких. Лет на двадцать помолодеешь. Зрение заметно улучшится. А сегодня еще можно все, так что наливай.
— Ты чего хочешь? — спросил Селиванов.
— Да у меня с собой…
Марго нырнула в сумку и достала плоскую стеклянную флягу. Потом еще одну.
— Это марцальский ром, — сказала она. — Не пробовал?
— Вроде бы нет, — признался Селиванов.
— Ma-аленькими глоточками, — приказала Марго. — Даже не глоточками, а так — на язык…
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
