Я вернулась домой, сняла платье и повесила в стенной шкаф ближе к стене. На следующее утро оказалось, что одометр в машине у меня не работает. Я подумала, уж не потому ли, что я постояла рядом с Лазарусом. Со мной тоже было что-то не так. Но со мной-то точно по этой самой причине. На руке, где он ко мне прикоснулся, остались точки, похожие на крохотные ожоги. Я поехала в университет, в центр здоровья, искать свою медсестру. Ее звали Джун Мэлоун, и она была на пару лет меня младше.
— Вы пропустили два визита, — сказала она.
— Разве? — ответила я, будто сама не знала. — Посмотрите, пожалуйста. Больно.
Я показала руку.
Джун выдала мне мазь от ожогов, но вид у нее стал настороженный. Возможно, она подумала, что я хотела что-то с собой сделать и нарочно обожглась, например, спичкой.
— У меня чувствительная кожа, — сказала я.
— Понимаю.
— Я серьезно. Чуть что, все остается на мне, — успокаивала я ее.
— Придется зафиксировать. Вполне возможно, это новый симптом серьезной болезни.
— Послушайте, я не люблю быть объектом изучения. Но разве все эти исследовательские программы придуманы для врачей и ученых, а не для пациентов?
Она убедила меня сходить еще раз к кардиологу по фамилии Крейвен, моему лечащему врачу, который, похоже, никак не мог запомнить мое лицо. Зато, к счастью, тотчас узнавал кардиограммы. Я принесла ему новую кардиограмму, и мистер Крейвен меня сразу вспомнил. Он спросил, бывают ли у меня сбои. Я ответила, что бывают. Он прописал мне нитроглицерин на случай приступов боли и велел не глотать таблетку, а класть под язык. Вероятно, осложнение на сердце, а также моя неврологическая травма вызваны тем, что в детстве у меня были ангины. Очень распространенное осложнение. После этого я похромала восвояси со своей мазью и своим нитроглицерином.
Ковыляя через кампус, я увидела Ренни. Уже почти неделя, как начался летний семестр, и Ренни посещал лекции по своей основной дисциплине — современной архитектуре. Если честно, я-то хотела избежать встречи — я не собиралась заводить дружбу. Но он тоже меня заметил и окликнул, так что пришлось остановиться и подождать его.
— Пытались улизнуть?
На Ренни были шорты цвета хаки и кроссовки, футболка Орлонского университета и толстые кожаные перчатки.
— Приехала, так как появилось незначительное, но неприятное кожное повреждение.
Я показала ему волдырики. Мы опустились на скамью под капустной пальмой.
— Померяемся? — сказал он. Но, увидев, как изменилось мое лицо, тут же исправился: — Шутка. Валяю дурака. Вы не виноваты в том, что мои повреждения хуже. Нам наплевать, да? Мы просто друзья по счастью остаться в живых.
Полагаю, друзьями нас можно было назвать с натяжкой. Он почти ничего о себе не рассказывал, только то, что вырос в семье врачей в Майами, младшая сестра заканчивала школу. Интересовала его одна лишь архитектура. Она была его страстью, завладевшей им с тех пор, как он впервые взял в руки кубики. Он боялся, что теперь, с такими руками, эта дорога для него закрыта.
Ему был двадцать один год, но в разговоре он казался старше. Ренни сидел рядом со мной и смотрел на проходивших мимо студентов. Я понимала его взгляд. Они и не представляли, через что ему пришлось пройти. Они жили в том мире, где ноги у всех людей целые и в макушках нет дырок. В мире, где никто не носит толстых перчаток, когда температура в тени переваливает за тридцать пять; никто не просыпается среди ночи от боли один в постели, чужой сам себе.
— Вы согласны со мной, что у всех есть своя поведенческая тайна? — спросил Ренни.
Я рассмеялась, вспомнив про Лазаруса Джоунса, который был моей новой тайной.
— А ты согласен со мной, что, может быть, мы сложнее? Может быть, все мы собрание тайн?
— Если мелких, то разумеется. Я не имел в виду всю эту дребедень. Кто кого любит. Кто кого трахает. Это у всех одно и то же. Нет, я говорю про тайну, определяющую поведение. Суть нашей сути. Если ее понять, то человек перестает быть загадкой.
— Хочешь, чтобы я доверила тебе свою тайну?
— Возможно. Но начать стоит с какой-нибудь ерунды. Только осторожно. Так можно и подружиться.
Я была удивлена. Для меня он был чужой, малознакомый молодой человек, но мне казалось, что как раз он-то уже считает нас друзьями. Выходит, он не так-то и прост. Хотя, возможно, он просто привык к тому, что от его дружбы хотят отделаться, и это была защитная поза. Солнце светило ему в лицо, отчего я видела его нечетко. В общем и целом он был симпатичный парень, но ни одна студентка из всех прошедших мимо нас на него не взглянула. С изуродованной ногой, с дыркой на макушке, в перчатках. Они всё это видели.
Убудет от меня, что ли, если я с ним чем-нибудь поделюсь? Какой-нибудь самой малостью?
— Я ездила к Лазарусу Джоунсу.
Рении вытаращил глаза, а потом захохотал, запрокинув голову.
— Да ладно дурить-то, — сказал он потом.
— Серьезно. Ездила.
— Чепуха и враки.
— Ну и прекрасно. Не веришь, и не надо.
— Хорошо. Тогда расскажите про него. Правда ли, что он прогнал Уаймена с ружьем?
— Оно было не заряжено. Он не хотел стать лабораторной крысой, как мы.
— Отлично! Сочувствуем отрицательному герою. Значит, может, и впрямь съездили.
— Он не отрицательный герой. И ему не в чем сочувствовать. — Вот это действительно было вранье. — У него апельсиновая роща. — И хватит. — Ладно, а теперь твоя очередь, выкладывай свой секрет.
— Да, у меня он тоже есть, — мрачно сказал Ренни.
Я проследила за его взглядом. В этот момент в сторону спального корпуса шли несколько девушек. Если честно, мне они казались все на одно лицо. Все были юные и хорошенькие.
— Та, которая слева.
Блондинка.
— Айрис Мак-Гиннис. Этой весной мы с ней были в одной группе на курсе истории искусств. Она даже не знает, что я выжил. А я с ума по ней схожу.
— Но ведь это не тот секрет, который определяет твое поведение, не так ли?
Вместо ответа Ренни сказал:
— Вы посмотрите, какая она. А меня теперь уже никто никогда не полюбит.
— Не только у тебя проблемы в личной жизни. Можешь посмотреть на меня. Я здесь, я вот она.
Не стоило ему рассказывать ни про мои свидания на парковке с полицейским, ни про тех бойфрендов, которые спали с мной в старших классах, ни тем более про то, что мне было приятно чувствовать горячую руку Лазаруса, потому что то жжение мне кое-что напомнило. Но, сидя рядом с Ренни, я подумала: а в самом ли деле случайно я выбрала красное платье? Вдруг какой-то частью сознания я продолжаю ощущать красный цвет так же, как ощущаю желание?
