Дед откинулся на подушки, закрыл глаза, хрипло вздохнул. Казалось, он все еще там, в прошлом.
Я встал, шагнул к двери.
— Нет, погоди, — донеслось с кровати.
Он сел, пытаясь что-то сказать, прошептал:
— Не может быть, что это конец.
— Разумеется, нет. Еще много времени впереди.
Дед покачал головой.
— Мне хочется большего. Хочется верить. Но я не могу. Ведь сейчас я верю, только чтоб спасти себя. А это не вера. Вера… совсем другое.
— Ясное дело, вера — нечто большее.
Он криво, неприязненно усмехнулся.
— Ты что же, вдруг уверовал?
— А что прикажешь говорить? Я здесь. И я тоже боюсь смерти. Но не довелось мне пережить ничего такого, что помогло бы уверовать. Это все, что я знаю.
Я положил руку ему на плечо. Он задремал. В дверь постучали. Мама.
— Ну, как он? — спросила она.
— Выкарабкается.
— Ты правда так считаешь?
— У него железный организм.
— Стейн Уве… — быстро сказала она. И умолкла, не находя слов. Как всегда. — Ты бы почаще заезжал, а? Если на Клоккервейен все будет тихо-спокойно.
— Мне хорошо дома.
Она всегда обо мне тревожится.
— Ты мобильник не отключаешь?
— Звони, если ему станет хуже, — сказал я и спустился вниз.
Отец сидел возле печи, читал книгу о вьетнамской войне. Это его конек, второй после Джона Ф. Кеннеди. Он собрал массу книг о Кеннеди, мог поименно назвать всех его родственников и знал правду о том, почему Джона Ф. Кеннеди убили, но держал ее в секрете. Об этом никому рассказывать нельзя, тем более родным. Я стоял и молчал, не зная, что сказать. Никогда я не знал, что сказать отцу.
— Что читаешь? — спросил я в конце концов.
— Книгу о сложностях свертывания военного участия США во Вьетнаме.
— По-твоему, США всего-навсего участвовали в войне?
Он кивнул.
— А то! Сложности участия США во вьетнамской войне.
Снаружи в комнату сочился серый свет. За окнами тянулись длинные вереницы елок.
— Как на службе?
— Отлично, — ответил я.
— Много возни?
— Более чем.
— Ну и хорошо. — Отец перевернул страницу, устремил взгляд на фотографии «военного участия».
После совещания я вышел из зала вместе с Тиллером и Туве. Им предстояло съездить в верховья долины, обсудить с вспомогательными отрядами готовность к паводку. Хенрик шагал, засунув руки в карманы.
— Как дед?
— Думаю, оклемается.
— Ба, это еще кто такой? — спросил Туве.
Дальше по коридору стоял Терье Трёгстад, охотник на куропаток и контрабасист. Много лет он играл в собственном ансамбле. Группа неплохая, но исполняли они почему-то только чужие композиции. Однажды вечером я поинтересовался у Терье, почему они сами ничего не сочинят, способные ведь ребята. Он ответил, что сочинять дано не всякому, они вот умеют только подражать другим. Я много раз слышал, как их гитарист играл «Hey Joe» — на мой вкус, грубовато. И сказал Терье, что им бы все-таки не мешало попытать счастья — вдруг сумеют не просто копировать. Он послушал совета. Через полгода они записали на студии свой сингл. Под названием «Солнце светит». В Мелхусе он шел нарасхват. Я не сразу смекнул, что большинство покупало сингл для смеху. А уж когда и сам Терье сообразил, что к чему, встречаться с ним стало не очень-то приятно. Он насмешек не терпел.
— Вынюхивает небось, что тут было, — сказал я.
— Лучше б ему этого не слышать, — заметил Хенрик.
Отец Терье, Хьелль Трёгстад, в свое время продавал «саабы» и пользовался большим влиянием, и детство, проведенное рядом с торговцем автомобилями, наложило на Терье свой отпечаток. Мы рта открыть не успели, а он уже махнул рукой в сторону двери.
— У меня тут есть кое-что для вас.
Его машина была припаркована у подъезда. Мы вышли на улицу. Терье открыл багажник.
— Я нашел ее нынче после обеда, — сообщил он.
В багажнике на куске пластика лежала его пропавшая собака. С перерезанным горлом.
— Где ж она была? — спросил Хенрик.
— Под верандой, — ответил Терье.
Хенрик наклонился, внимательно осмотрел рану, выпрямился.
— Я пришлю кого-нибудь за собакой, надо отправить ее к патологу. Идемте.
— Посадите Роберта под арест, а? Жена до смерти боится.
— Вы точно видели ночью его?
— А кого же еще-то?
— Что у вас случилось в Хёугволле? — спросил я.
Терье так и вскинулся:
— Разве я тут обвиняемый?
— Нет. Но мы должны знать…
— Она проходу мне не давала, дуреха сопливая. Вот и пришлось дать ей тычка, пока не поздно… — Терье повернулся к Хенрику. — Думаете, я вру?
— Идемте, — сказал Хенрик.
Терье захлопнул багажник и скрылся в уборной.
Мы прошли в комнату для допросов и стали ждать.
— Ты хорошо знаешь Роберта, — обратился ко мне Хенрик. — Мог он такое сделать, как, по-твоему?
— Нет. — Я встал, выглянул в коридор: Терье безуспешно пытался застегнуть штаны, но молнию заклинило, и, махнув на нее рукой, он двинул к нам.
— Ну, так как? — спросил он с порога.
— Роберт не трус, — сказал я. — Он бы явился прямиком к вам.
— Прямиком ко мне?! — завопил Терье. — Шныряет у меня в саду которую ночь кряду, собаку мою убивает, всю мою жизнь норовит разрушить. Ночной дежурный из «Бельвю» видал его на Прёйсенвейен. А вы говорите, он не трус!
— Он только подозреваемый, — сказал я.
— Так я и думал, — буркнул Терье, садясь на стол.
— Как там с фургоном?
— С фургоном? Вы о чем?
— Никто вам не звонил? Иной раз владельцу звонят по телефону.
— Нет. Никаких звонков не было. — Он фыркнул, лицо побагровело.
— Вечером я вам звякну, — сказал Хенрик.
А Терье, похоже, что-то вспомнил. Сунул руку в карман куртки.
— Я вот еще что нашел. — Он протянул мне фортепианную струну.
На ней была кровь.
— Ах ты, черт… — пробормотал Хенрик.
— Да уж, полная хреновина, — кивнул Терье.
— Что верно, то верно. — Я достал из шкафа пластиковый пакет.
— Вы чего?! — хрипло вякнул Терье. Губы у него опять задрожали. Но во всем поведении чувствовалась какая-то фальшь. Скажет слово — и глядит на нас. Вроде как проверяет.
