— Мне он мертвым не показался. Удивленное такое лицо. Смерть — вроде пластической операции. Кожа подтягивается. Он очень похорошел. Когда я увидела его там на столе, мне так грустно стало! Я же не согласилась. Тебе не кажется, что отказывать — преступная расточительность? Мы так недолго живем на земле, а потом — только холод и мрак.
— Кому ты отказала? Я не понимаю.
— Он сказал, что, когда ты в отъезде, дверей не запирает, чтобы красивые женщины могли навещать его по ночам. Это было приглашение.
— Вильна, это была шутка. У Неда такая манера разговаривать.
— Он все равно был не моего типа. И он был женат на тебе. А ты мне подруга. И собака полезла бы ко мне ласкаться. Эх вы, англичане, собачники.
— Собаки заменяют сигнализацию. Во всяком случае, в сельском захолустье, — парировала Александра.
— Смерть твоему мужу к лицу. Лежит помолодевший, спокойный-спокойный. Дженни Линден поглядела на тело и завыла.
— Дженни Линден видела тело? Откуда ты знаешь?
— Когда мы с Эбби отъезжали от морга, то в воротах чуть не столкнулись с Дженни Линден. Почти лоб в лоб. Эбби совсем не умеет водить машину. Нам пришлось затормозить. Та машина въехала в ворота. Пока Эбби проверяла, не сломалось ли чего, я услышала, как Дженни завопила.
— Значит, все уже простились с Недом — только не я? Дженни Линден — и та простилась, а я нет?
— Александра, — сказала Вильна, — ты не захотела с нами ехать. Это многих удивило.
— У меня сил не было, — сказала Александра. — Внутри все оцепенело. Надо было вам подождать, пока съезжу я. А теперь не вижу смысла смотреть на тело, которое все уже до дыр проглядели. Я предпочту помнить его живым.
— Нед говорил, ты часто приезжала и падала на диван без сил. С работающими женщинами такое бывает нередко. Вот как расплачиваются мужчины за деньги, которые приносят в дом жены. Я ни одного дня в жизни не работала. Даже вообразить себя в таком положении не могу.
Вильна щелкнула пальцами, и, как из-под земли, появилась ее мать с новыми порциями коктейлей. Старуха была в плотных шерстяных чулках и ярко-розовых резиновых шлепанцах. Поставив бокалы, она тут же ушла. Вильна не сказала ей ни слова.
— Как Дженни Линден попала в «Коттедж»? Она на машине ездит или пешком ходит? — спросила Александра, решив не реагировать на последнее замечание Вильны. — Или вовсе на метле прилетает?
— В воскресенье она была без машины. Когда я ее стукнула и она перестала метаться с воплями по комнатам, мне пришлось отвезти ее домой. Она все равно не могла бы вести машину. Цеплялась за дверную ручку, твердила, что дом ей принадлежит по законному праву. Мне пришлось ее силком уволочь. Она жаловалась, что с ней все грубо обращаются. Я говорю: миссис Лудд уже едет, тебе неприлично здесь торчать. Потом предложила ей двести фунтов за хорошее поведение. По-моему, сумма самая подходящая. Не слишком большая, не слишком маленькая. Чаевые.
— Что ты сделала?
— Не беспокойся: деньги — это вода, — сказала Вильна. — Я это сделала, потому что хорошо к тебе отношусь. Такие, как Дженни Линден, могут сильно навредить. У нас на родине люди мудрее — всяким Дженни спуску не дают. У нас ее давно бы нашли в канаве. С перерезанной глоткой. Но здесь ведь ножи не в ходу, да? Рты деньгами затыкают. Мы с мамой в чужой монастырь со своим уставом не лезем. Поступаем так, как в этой стране принято. Я так всякому посоветую. Хочешь посмотреть мою новую коронку? — спросила Вильна и раскрыла рот. Александра заглянула внутрь.
— Очень мило, — сказала она и отправилась навестить Дженни Линден.
7
Дженни Линден жила в старой части городка, на широкой, но тихой улице, где по правой стороне не было домов — а только высокая кирпичная стена эддон-гарнийской тюрьмы (год постройки 1718, значится в списке архитектурно-исторических памятников первой категории). Тюрьму недавно закрыли — среди ее персонала настолько участились случаи прогулов и самоубийств, что начальство наконец-то ужаснулось; по-видимому, древние камни излучали мощный поток смятения и отчаяния, от которого не защищало ничто: ни новый, научно обоснованный график, ни консультации штатного психотерапевта. Впрочем, по инициативе городского совета здание уже начали реконструировать, чтобы превратить в тематический парк «Тюремный замок». Между прочим, первый в стране.
Дом номер 42 — двухэтажный, с толстыми стенами — уютно устроился между своих соседей, похожих на него как две капли воды. Все эти коттеджи в свое время были выстроены для тюремных надзирателей. Оштукатуренный фасад, парадная дверь с крыльцом, справа — огромное квадратное окно. За домом — квадратный садик, куда выступает кухня. Наверху две спальни. Над кухней — позднейшая надстройка, где размещается ванная. Раньше в таком доме проживало бы многочисленное семейство: отец, мать, куча детей и незамужняя тетушка в придачу. А в наши дни здесь свила гнездышко дама, привечающая чужих мужей. Мило, очень мило.
Перед домом было свободное место для парковки, но Александра оставила машину поодаль. Заглянула в окно Дженни Линден — внутри никого. Только на подоконнике, у горшка с пышным, холеным цветком, сидела кошка — рыжая, красивая, — и бесстрастно таращилась из-за стекла на Александру. Обстановка с богемным налетом: мольберт, плетеные индонезийские кресла, накрытые оранжевыми покрывалами. На широком столе — незаконченная работа: ворох лоскутков, обрезки картона. Пол паркетный, начищенный. Ковер. На стенах — театральные афиши и множество фотографий. Кто на них изображен, с улицы не разобрать. Абажур, разрисованный знаками Зодиака. Мягкая кушетка — для любовных утех чуть узковата, но двоим сойдет.
Александра нажала кнопку звонка. В доме никто не подавал признаков жизни. Окинула взглядом улицу. Ни души. Дети в школе, взрослые на работе. Эти домики хоть и малы, но преисполнены надежд на лучшее; хронически безработным маргиналам тут не место. Александра отжала язычок замка кредитной карточкой. Таким способом она проникала к себе в лондонскую квартиру, возвращаясь за полночь после спектакля и ужина в ресторане, если забывала дома ключи. Конечно, к какой-нибудь Вильне таким образом не проникнешь. Но Дженни Линден — не чета Вильне, и ее дверь послушно распахнулась перед Александрой.
В доме Дженни Линден пахло лавандовой туалетной водой и ароматизированным мылом, красками и клеем. Ощущалось, что когда-то здесь царил покой, но недавно его разрушила беда. В воздухе — немой вопль, горестный, беспомощный. Плащ, повешенный мимо крючка, так и остался лежать на полу; в тесной кухне, перед холодильником, — нераспакованный пакет с покупками. Когда продукты размораживаются, они утрачивают твердость, размякают. А мертвецы, наоборот, твердеют, лишаясь мягкости вместе с жизнью. Тишина казалась какой-то временной: вопли и стенания, совсем недавно раздиравшие ее в клочья, возобновятся вот-вот.
Александра прошла к окну и задернула шторы. Включила лампу. На столе — раскрытый ежедневник. Пометок мало — редкие крестики, иногда вопросительные знаки. Напротив сегодняшней даты — «Бристоль, 12-1, Леа». До Бристоля двадцать миль. Сейчас пять минут первого. Дженни Линден все бросила и помчалась к аналитику. Записную книжку с собой не взяла. Вот эта книжка, у телефона. У Александры записная книжка растрепанная, исписанная вкривь и вкось. У Дженни аккуратная, зато почти все страницы чистые. Нед не значится ни на «Л», ни на «Н». Зато есть она, Александра, — на «А». Ее лондонский телефон и адрес. Как Дженни Линден все это раздобыла?
