– Молодой человек, – сказал министр, барабаня пальцами по столу, – вместо двери вы вошли в окно. Я охотно помогу вам, но мне нужно распоряжение министра иностранных дел. Я не могу так запросто пускать иностранцев на военный объект, да еще чтобы вы работали на верфи. Пишите в министерство иностранных дел и желаю удачи!
Я с содроганием представил себе теряющийся вдали поток входящих и исходящих. Как не позавидовать простым и суровым нравам эпохи Кон-Тики, когда не существовало бумажных барьеров…
Попасть к министру иностранных дел – это будет посложнее. У Норвегии не было своей миссии в Перу, и наш предупредительный генеральный консул Бар мог свести меня только с советником министерства. Я боялся, что этого окажется недостаточно. Может быть, меня выручит письмо доктора Коэна президенту республики? Через канцелярию президента я попросил об аудиенции у его превосходительства дона Хосе Бустаманте-и-Риверо. Прошло несколько дней, и мне передали, чтобы я к двенадцати часам явился во дворец президента Перу.
В Лиме больше полумиллиона жителей, это вполне современный город, раскинувшийся на зеленой равнине у подножия пустынных гор. Архитектура города, а особенно сады и парки, делают его одной из красивейших столиц мира, словно кусочек Ривьеры или Калифорнии с вкраплениями старинных испанских зданий. Дворец президента находится в центре города, его охраняет вооруженный караул в живописной форме. В Перу аудиенция – дело серьезное, и большинство видели президента только в кино. Солдаты в блестящих портупеях провели меня вверх по лестнице и длинному коридору к столу, где трое дежурных в штатском зарегистрировали меня и впустили через громадную дубовую дверь в зал с длинным столом и множеством стульев. Здесь меня встретил человек, одетый во все белое, он предложил мне сесть и исчез. Тут же открылась большая дверь, и меня ввели в еще более великолепный зал. Навстречу мне шел какой-то важный деятель в роскошном мундире.
«Президент!» – решил я и вытянулся в струнку. Нет, я ошибся. Человек в раззолоченном мундире указал на старинный стул с прямой спинкой и скрылся. Я сел на самый кончик стула, но не прошло и минуты, как открылась следующая дверь, и слуга с поклоном пригласил меня в изысканный зал с позолотой на стенах и на мебели. Слуга тотчас улетучился, оставив меня в полном одиночестве. Я сидел на старинном диване и видел перед собой целую анфиладу пустых залов. В полной тишине откуда-то издали донеслось осторожное покашливание. Затем послышались чеканные шаги, я вскочил и неуверенно приветствовал еще одного важного господина в военном. Но и это был не президент. Из того, что он сказал, я понял, что президент просил меня приветствовать, сейчас кончится заседание кабинета министров, и он освободится.
Десять минут спустя тишину опять нарушили чеканные шаги, и вошел человек с эполетами и золотыми шнурами. Я живо встал и отвесил глубокий поклон. Человек с эполетами поклонился еще ниже и повел меня через множество залов и вверх по лестнице с толстой ковровой дорожкой. В крохотной комнатке, где едва-едва уместился кожаный стул современного вида и диван, он оставил меня одного. Вошел коротенький человек в белом костюме, и я с тоской подумал: куда меня поведут теперь? Но он никуда меня не повел, а только приветливо поздоровался. Это был президент Бустаманте-и-Риверо.
Президент знал вдвое больше английских слов, чем я испанских, так что, когда мы поприветствовали друг друга и он жестом предложил мне сесть, наш общий словарный запас оказался исчерпанным. С помощью жестов и знаков можно многое выразить, но нельзя попросить разрешения работать на военной верфи Перу. Мне было ясно одно: президент меня не понимает. Да он и сам это чувствовал, потому что вскоре исчез и вернулся с министром авиации, генералом Армандо Ревередо. Министр был крепкий, спортивного вида мужчина в форме ВВС, с «крылышками» на груди. Он превосходно говорил по-английски с американским акцентом.
Я поспешил извиниться и уточнил, что мне нужен порт, а не аэропорт. Генерал, смеясь, объяснил, что его просили только быть переводчиком. Он терпеливо перевел мою гипотезу президенту, который слушал очень внимательно, время от времени задавая через Ревередо тонкие вопросы. Наконец он сказал:
– Если вопрос стоит так, что тихоокеанские острова были первоначально открыты выходцами из Перу, наша страна тоже заинтересована в вашей экспедиции. Говорите, чем мы можем вам помочь.
Я попросил, чтобы нам отвели место для постройки плота на территории военной верфи, открыли доступ в военные мастерские, выделили складское помещение, не облагали пошлиной наше снаряжение, разрешили нам пользоваться сухим доком и помощью личного состава верфи и чтобы какое-нибудь судно отбуксировало готовый плот в открытое море.
– О чем он просит? – нетерпеливо спросил президент; я понял его даже без перевода.
– Пустяки, – коротко ответил Ревередо, и президент кивнул: согласен.
В заключение Ревередо обещал мне, что министр иностранных дел сегодня же получит личное предписание президента и военно-морской министр Нието сделает все, о чем мы просим.
– Боже храни вас всех, – смеясь, сказал генерал, потом покачал головой.
Вошел адъютант и сопроводил меня до поджидавшего охранника.
В этот день газеты Лимы писали о том, что из Перу выйдет на плоту норвежская экспедиция. Одновременно сообщалось, что закончила работу шведско-финская научная экспедиция, которая изучала жизнь лесных индейцев в бассейне Амазонки. Два члена этой экспедиции поднялись на лодке вверх по реке до Перу и только что прибыли в Лиму. Один из них, Бенгт Даниельссон из Упсальского университета, собирался теперь заняться горными индейцами Перу.
Я вырезал эту заметку и сел писать Герману письмо о том, что есть участок; вдруг кто-то постучал. Вошел высокий загорелый мужчина в тропическом костюме. Рыжая борода словно язык пламени, и когда он снял белый шлем, то можно было подумать, что это пламя опалило у него почти все волосы на голове. Хотя гость пришел ко мне прямо из дебрей, сразу было видно, что его настоящее место – в читальном зале.
«Бенгт Даниельссон», – подумал я.
– Бенгт Даниельссон, – представился он.
«Видно, он слышал про нашу экспедицию», – решил я и предложил ему сесть.
– Я только что услышал, что вы задумали экспедицию на плоту, – сказал швед.
«И он, как этнолог, пришел, чтобы разгромить мою гипотезу», – догадался я.
– И я пришел, чтобы спросить, не возьмете ли вы меня с собой на плот, – мирно произнес он. – Меня интересует гипотеза переселения.
Я знал о нем только, что он ученый и что он явился в Лиму из дремучего леса. Но если швед решился в одиночку идти на плоту с пятью норвежцами, значит, он не трус. К тому же даже густая борода не могла скрыть его покладистый и веселый нрав.
Шестое место было еще не занято, и Бенгт стал членом нашей команды. Кстати, он единственный из нас говорил по-испански.
