Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Дунин голос все звучал у Натана в голове, и он вступил с ней в безмолвный диалог о здоровье и эволюции, о теории, согласно которой понятие красоты возникает не само по себе, но обусловлено тем, что человечество отмечает признаки, свидетельствующие о способности к деторождению, а следовательно, о молодости; об эгоистах-генах, использующих наши тела исключительно как устройства для воспроизведения самих себя; о том, что гены, отвечающие за предрасположенность к раку, в своем стремлении к бессмертию могут самым серьезным образом повлиять на восприятие концепций красоты, ранее считавшихся запретными; о том, что прежде понимание красоты люди связывали с отсутствием признаков болезни, близкой смерти, теперь же, словно по злому колдовству, все извратилось, и красота подчас лишь имитация юности, зрелости, здоровья, поэтому Дунины фантазии о новой эстетике, которая будет основываться на ее несчастье, теоретически могут… В действительности они не говорили об этом, и Наоми на его месте, вероятно, изложила бы свои соображения Дуне прямо сейчас в эсэмэске, электронном письме или мгновенном сообщении в характерном для Наоми формате – потоке полусознания, частенько подхватывавшем Натана на протяжении тех четырех лет, что они были вместе.
Наоми никого не отпускала, а чтобы удержать, использовала свою уникальную и действенную методику – новые технологии плюс чары, Натан же, напротив, только рад был распрощаться с тобой, удалить тебя из списка друзей и оставить болтаться в виртуальном эфире. Наоми считала, что Натан жестоко обходится с друзьями, Натан полагал, что Наоми – маньячка, одержимая чувством собственности. А как же Дуня? Да, у них была близость, секс, но, кроме того, она – героиня его статьи, а его герои часто стремились поддерживать с ним связь, порой с болезненным, пугающим упорством силясь продлить этот исторический миг своей биографии; они не могли согласиться с тем, что их время закончилось, статья о загадочном, сенсационном заболевании опубликована и Натану пора навсегда исчезнуть из их жизни. Героев Наоми обычно казнили или сажали, и обратная связь, как это называл Натан, аккуратненько пресекалась. Дуня считала, что через несколько месяцев умрет, тогда, конечно, связь между ними тоже прекратится сама собой.
В последний раз они беседовали в мрачной послеоперационной палате клиники Мольнара, после того как, согласно процедуре лечения, Дуню снова разрезали и под холодным голубым светом хирургической лампы, превращавшим ее плоть в силикон, а кровь – в пурпурный клейстер, удалили из груди множество маленьких опухолей. Натан сидел на том же пластиковом стуле, Дуня теперь лежала на кровати у двери, а в палате было еще три пациента, которые, кряхтя, ворочались в своих постелях.
– Ты рад? – спросила Дуня. – Теперь у меня есть благодарная аудитория, и тебе легче будет уйти.
– Мольнар, похоже, уверен в успехе. Вот чему я рад, – ответил Натан.
Дуня рассмеялась.
– Мольнар имеет в виду лишь механическое удаление опухолей. Здесь он в самом деле добился успеха. Мольнар знает, что я долго не протяну, но это его уже не волнует.
– Неужели так тяжело настроиться на хорошее?
– Ах, Натан. Тяжело, когда ты становишься сентиментальным, обыкновенным. Ну зачем?
– Эй!
– Удачные фотографии получились? Шокируют? Мольнар повесит их у себя в ресторане, чтоб посетители не скучали, поедая гуляш? Хочешь каламбур? Гуляш – это неверный муж…
– Понял, понял, – Натан терзался, конечно, и не мог улыбнуться. О чем они станут говорить, если Дуня поправится? О ее мечте – вернуться к изучению архитектуры в Люблянском университете и строить элитные дома на берегах Савы вместе с отцом? Ну разве это не сентиментально?
– Я правда сделал пару-тройку удачных снимков во время операции. Понравится ли тебе, не знаю, но пришлю по электронной почте, если хочешь.
Дуня взяла его за руки, притянула к себе. Натан попробовал наклониться вперед, не вставая, но стул был очень уж хлипким, гнулся, корчился, наконец выскочил из-под Натана, и тот остался стоять, согнувшись, как жокей. Дуня снова засмеялась, Натан шагнул вперед и сел к ней на кровать, он пытался устроиться и так и сяк, только прогнувшаяся боковая планка металлического каркаса все равно впивалась ему в бедро.
– Тебя возбуждает, когда Золтан режет мне грудь? Я уговаривала его сделать только местную анестезию, и он почти согласился, но потом придумал какую-то отмазку.
Натану нравились случайные Дунины словечки из лексикона музыкантов-наркоманов шестидесятых, он все хотел спросить, у кого она обучалась английскому, но момент был явно неподходящий.
– Дуня, я не садист. Не псих-бэдээсэмщик. Мне не доставляет никакого удовольствия наблюдать, как тебя режут.
Дуня молчала, не двигалась. Натановы уверения в том, что его сексуальные пристрастия нормальны, ей не понравились – тем самым он будто отверг ее и понимал это. Натан тщательно подбирал слова, ступал по тонкому неверному льду.
– Когда ты выздоровеешь, совсем вылечишься, ты по-прежнему будешь мне казаться невероятно привлекательной. Красивой, сексуальной тебя делают не болезнь, не операции, пойми.
Большими изящными руками Дуня обхватила руки Натана, нежно стиснула их, потянула к себе, медленно покачала из стороны в сторону, словно надеясь таким образом договориться с ним, отправить через сжатые пальцы молчаливое послание прямо к его сердцу.
– Ах, Натан, Натан… Как ты мил, как очарователен. Только у меня есть генетический маркер, предопределивший, что моей опухоли суждено метастазировать, – так и вышло, она повсюду в моем теле, в лимфоузлах. Ты трогаешь их, ласкаешь и знаешь, что это правда. Мне точно не выкарабкаться.
– Но Мольнар сказал…
– Мольнар – странный человек, чудак. Он хирург, то есть техник. Есть вещи, которые нельзя победить с помощью его аппаратуры, но Мольнар об этом и знать не хочет. Я вообще удивилась, когда очнулась и обнаружила у себя грудь. Думала, он увлечется и отрежет ее совсем. Почти разочаровалась, увидев, что все при мне и я почти цела. Мольнар направил меня в другую клинику, на сей раз в Люксембурге. Сомнительное предприятие, впрочем, Мольнар и сам сомнительный, но в голове у меня тоже есть маркер, который означает, что и туда мне суждено поехать и позволить им проделывать со мной всякое, пока не умру.
Натан лишь старался смотреть, не отрываясь, в беспокойные Дунины глаза и чувствовал себя обыкновенным сентиментальным человеком, не способным вымолвить ни слова. Мог ли он заговорить с ней о классических концепциях искусства и, следовательно, красоты, основанных на гармонии, вступавших в противоречие с теориями современности, теориями времен постиндустриальной революции, постпсихоанализа, основанными на болезнях и расстройствах? Мог ли привести аргументы в пользу того, что эта новая, преображенная болезнью Дуня – авангардное воплощение женской красоты? Он не посмел, зато она посмела.
– А пока я жива, мне больше нечем соблазнять, кроме аромата смерти. Моего летального парфюма. И мне хочется, чтобы тебе он казался соблазнительным, понимаешь? Ведь таково мое будущее, а я не хочу остаться одна. Так что я, может, попрошу тебя поговорить со следующим моим любовником. Подбодрить его, сказать, что можно войти в меня глубоко-глубоко и ничего не бояться. Или однажды ночью позвоню тебе и скажу: прилетай, я хочу, чтоб ты вошел в меня сзади и задушил. А почему нет? Зачем упускать такой случай?
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
