Вытошнив содержимое желудка, Лиз, взяв маркер, спустилась в подвал и села на диван.
Диван… старый коричневый диван, со следами воспоминаний и апельсинового сока, а не похмелья и вина. Моника поставила его сюда после того, как купила белый диван. Лиз прижалась лицом к обивке: ткань пахла пылью. Сюда редко кто приходил. Этот диван – один из последних предметов мебели, что стояла в их прежнем доме, в прежней жизни, когда у Лиз был отец, который никогда бы ее не бросил, и мать, которой не приходилось заглушать свое горе работой.
Когда у нее была я.
Лиз закатала рукав и на руке написала три правила, – чтобы не забыть. Она подчеркнула их и добавила:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЛИЗ ЭМЕРСОН.
Глава 20
За пятьдесят пять минут до того, как Лиз Эмерсон разбилась на своей машине
Она остро сознавала, что время течет, как песок сквозь пальцы, и задавалась вопросом, всегда ли оно текло так быстро. Еще вчера она надела свой первый бюстгальтер, а позавчера окончила начальную школу. Неделю назад она самостоятельно сняла со своего велосипеда стабилизирующие колесики и проехала почти пять футов, пока велосипед не развалился под ней, потому что она открутила один лишний болт.
Если б время шло так же быстро на уроках физики…
За окнами автомобиля снова посыпал снег. Маленькие крупинки, как перхоть. Сила тяжести, думала Лиз. Сила тяжести, будь она проклята. И неожиданно приступы уныния превратились в нечто гораздо большее. Ей ведь так и не суждено понять, да? Сила тяжести и инерция, сила, масса и ускорение… она никогда не узнает почему.
Она глянула на часы и подумала: у меня еще есть время.
Тело в состоянии покоя.
У нее было такое чувство, что она выполняет контрольную с ограничением по времени, и ее разум повел себя так, как вел себя всегда при выполнении контрольных. Он отключился от работы, и вскоре Лиз уже вспоминала свой четвертый класс, в котором она училась за год до того, как мама получила повышение и они переехали в Меридиан. Они все тогда были телами в состоянии покоя.
Четвертый класс она помнила смутно – только самые расплывчатые и стандартные события: как играла в кикбол на перемене, как полезла без очереди в столовой, как ее в наказание за какой-то проступок на пять минут поставили к Стене позора. Обрывочные воспоминания.
Настоящих друзей тогда у Лиз не было. Были дети, с которыми она находилась в приятельских отношениях; за обедом в столовой она сидела в большой компании; и развлечений у нее хватало. Но друзья у нее постоянно менялись. Надолго не задерживались.
И она, конечно же, не принадлежала к группе девочек, которые ходили в одинаковых юбках и спортивных тапочках из «Таргета». Та Лиз Эмерсон вполне довольствовалась своим местом вне огней рампы. Ту Лиз Эмерсон вполне устраивала ее неброская полуобезличенность.
Среди четвероклассников особенно выделялась одна девочка, Маккензи Бейтс, которая, по меркам четвертого класса, пользовалась неимоверной популярностью. Это главным образом означало, что она приносила в школу самые вкусные лакомства в самой красивой коробке для завтраков и была самой высокой девочкой в классе. Если Маккензи что-то говорила, весь четвертый класс ловил каждое ее слово.
Через несколько месяцев после начала учебного года у них в школе появилась новенькая – девочка по имени Мелоди Лейс Блэр. Ее родители были хиппи из Калифорнии, и Мелоди пришла на занятия в комбинезоне. В комбинезоне! Какой кошмар! Это ж самый страшный, самый чудовищный из грехов! Только за одно это ее не следовало бы принимать в коллектив, ну а уж если Маккензи с первого взгляда воспылала к ней ненавистью…
Мало того, что у них были одинаковые инициалы, так Мелоди была еще и на дюйм выше Маккензи.
Начиналось все с малого. Гнусный шепоток, злые взгляды с противоположной стороны класса. Но вскоре Маккензи заручилась поддержкой своих подпевал, и травля стала набирать обороты.
Порой многие четвероклассники вспоминали собрания, на которых им объясняли, что третировать других – гадкое и низкое занятие. Вспоминали, как охотно они соглашались, что необходимо выступить в защиту того, над кем издеваются.
Но постепенно – чем дальше, тем больше – весь четвертый класс встал на сторону Маккензи. Мелоди была другая, не такая, как все, странная, чудна́я, дурная. Это было ясно как дважды два. Пусть сами они не принимали активного участия в травле Мелоди Блэр, но своим молчанием, своим невмешательством они развязали руки Маккензи.
И вот, если все остальные закрывали глаза на то, что происходит с Мелоди, Лиз продолжала наблюдать. И пыталась понять, почему все так боятся быть белыми воронами – почему она тоже боится. Сотни раз порывалась она вступиться за Мелоди и сотни раз умолкала, не раскрыв рта. Это был бы билет в один конец к расстрельной стенке.
Скажи что-нибудь, снова и снова говорила я ей. Скажи что-нибудь. Ты же обещала.
Но она не слушала.
Конфликт достиг своего апогея ранней весной, в один из первых дней после того, как школьникам снова разрешили во время перемены гулять во дворе. Может, Маккензи было скучно, или на нее повлияла перемена погоды и ей захотелось изменить правила игры, или ее одолевали бзики раннего пубертатного периода – какова бы ни была причина, она загнала Мелоди в угол и буквально растерзала ее словами.
