Известно (и об этом не раз напоминает в своей пьесе Елинек), что вступление немецких войск в 1938 году в Австрию сопровождалось массовым народным ликованием, что большинство населения (за исключением, разумеется, этнических евреев) воспринимало новую власть отнюдь не как чужую и захватническую, что больше всего нацистских концлагерей (47) располагалось на территории маленькой Австрии, что руководящие посты в них занимали отличавшиеся особой жестокостью австрийцы и т. п.
Писательница работает на контрастах. Вся страна переживает за больную раком девочку Оливию, которую родители долго не показывали врачам, надеясь на народных целителей, за разбившуюся во время соревнований горнолыжницу, за социальную работницу, которой, не проявив должного «гуманизма», благовоспитанные венцы не позволили купить без очереди фарш для подопечного пенсионера, — и эта же страна предпочитает не замечать подлого убийства чужаков — цыган, и, конечно же, не ворошить прошлое, не вспоминать о чудовищных по своим масштабам преступлениях нацистского режима. Используя музыкальный принцип контрапункта, Елинек перемежает банальный, выхолощенный язык прессы, радио и телевидения фрагментами пронзительных стихотворений Пауля Целана, истинной жертвы нацизма (эти фрагменты легко узнаются по эмоциональному накалу, необычному словоупотреблению и богатой метафорике). В то же время она вплетает в текст обрывки рассуждений философа Мартина Хайдеггера, пытавшегося понять причины охватившего немецкий и австрийский народы наваждения (понять — значит простить?). Елинек не склонна к всепрощению, она всегда на стороне жертв, на стороне гонимых, униженных, бесправных, тех, чей язык непонятен окружающим.
Заголовок (в оригинале) включает в себя многообразные языковые уровни. Тут и псалмы Давида (намек на то, что правды нет не только на земле, но нет ее и выше), и слегка замаскированные, но понятные для посвященных инвективы в адрес обозревателя «Кронен цайтунг» Штоберля, ее идейного противника, и прямой выпад против начальника концлагеря Треблинка Франца Штангля, и многое другое. Символический смысл придается и «ручной работе», бесконечному и повсеместному вязанию на спицах. Простые жители Австрии как бы вяжут покрывало, вольно или невольно пытаясь скрыть под ним преступления недавнего прошлого. Но находятся среди них и такие, кто пытается порвать эту вязь, разорвать фашину, отделиться, выделиться из бездумной толпы. К ним относит себя и Елинек, видя свою задачу в том, чтобы вскрывать наслоения лжи, тревожить нечистую совесть, расчищать почву для ростков истины. Вот только таких, как она, мало (не будем забывать, что пьеса создавалась еще до того, как Елинек была присуждена Нобелевская премия в области литературы, что значительно повысило ее общественный статус), поэтому финал пьесы воспринимается как акт отчаяния: мясник своим посохом разбивает и сгребает в кучу все, что происходило на сцене. Как будто ничего и не было, и все идет и будет идти по-старому.
Владимир Седельник
