— Я Дейв из музыкального журнала, — представляюсь я. — Дженни, ваш редактор, меня ждет. Девушка оборачивается и окидывает меня взглядом.
— Привет, Дейв из музыкального журнала, — отвечает она, насмешливо растягивая слова. — Меня зовут Фрэн Митчелл, я младший сотрудник. А Дженни, наш редактор… — она косится в сторону двери, — сегодня все утро занята.
Я невольно улыбаюсь. Похоже, здесь принято проверять новичков «на прочность».
— Если позволите, я ее здесь подожду, — говорю я.
Фрэн снимает с экрана приклеенную записку и отдает мне.
— Здесь сказано, чтобы я устраивался и чувствовал себя как дома, — объявляю я.
— Ну да, я так и думала. — Она указывает на пустующий стол рядом с собой. — Здесь у нас обитают внештатники. Садись, сейчас я тебе все покажу. В этот миг звонит телефон.
— Алло! — Фрэн слушает, кивает, затем, прикрыв рот рукой, обращается ко мне: — Извини, важный звонок. Подождешь? Я недолго.
— Конечно, конечно.
Я сажусь за стол, включаю компьютер — не с тем, чтобы немедленно приниматься за работу, а просто по привычке — и оглядываюсь вокруг себя. Обстановка в «Крутой девчонке» выглядит современнее, чем та, к которой я привык в «Громком звуке». Вся редакция сидит за новенькими «Макинтошами», светло-серые столы не исцарапаны, на ковре не видно кофейных пятен. Окна во всю стену заливают комнату потоком яркого дневного света. У другой стены возвышаются шкафы с книгами и журналами. Атмосфера непривычная — но мне нравится.
— Извини, — говорит Фрэн, положив трубку. — Я за этой историей три недели гонялась. Короче, представь: четырнадцатилетняя девчонка так втрескалась в одного телегероя, что ушла из дому и три недели прожила в палатке около его дома. А потом, не знаю уж каким путем, скорее всего незаконным, раздобыла его трусы и теперь хранит их как реликвию. Отличная статья получится!
— Э-э… ты думаешь?
— Наши читательницы это обожают. Им хочется знать, что они не одни такие. Ну, понимаешь, что есть на свете и другие ненормальные. Потому что, если хочешь писать для подростков, прежде всего запомни: они все ненормальные. Абсолютно. К концу каждого среднего дня каждый средний тинейджер дозревает до сумасшедшего дома. Я-то помню. Сама недавно такой была.
— Подростки, — царапаю я на обратной стороне записки, — все абсолютно ненормальные. — И подчеркиваю последние два слова.
— Думаешь, я прикалываюсь? — усмехается Фрэн.
— Увы, нет, — мрачно отвечаю я. — Это-то меня и пугает.
Жду
Жду я больше часа. Наконец появляется Дженни, бросает «Привет!» и снова исчезает, так и не сказав мне, что делать. Чтобы чем-то развлечься, принимаюсь за колонку для «Femme», но дело не идет. Никак не могу решить, о чем писать: о неотъемлемом праве мужчин не опускать за собой сиденье в туалете или о том, почему мужчина не может делать два дела сразу. Уже подумываю о том, чтобы дойти до ближайшей торговой палатки и купить пакетик чипсов, как вдруг Фрэн, которая последние полчаса колотила по клавиатуре, словно одержимая, отрывается от компьютера и спрашивает:
— Слушай, Дейв из музыкального журнала, а как ты вообще здесь оказался? Не скажу, что у нас плохо, но тебе такая работа явно не подходит.
— Это почему?
— Как будто сам не понимаешь! Я ведь тебя знаю. Ты музыкальный критик, и серьезный. Я читала твои статьи в «Громком звуке», когда училась — правда, только потому, что мой тогдашний приятель каждый месяц покупал «ГЗ» и прочитывал от корки до корки. Так что давай начистоту: как ты у нас оказался и что здесь делаешь?
— Мы с Дженни дружим. Она попросила меня помочь, и я согласился — все равно ничего лучше не предвидится.
— А как же «Громкий звук»? — Она испуганно расширяет глаза. — Тебя что, выгнали?
— Да нет, никаких роковых страстей. Просто он закрылся несколько недель назад.
— А-а. Не знала. Но я вообще музыкальных журналов не читаю с тех пор, как перестала гулять с рок-фанатами. И музыкальных критиков, честно говоря, не жалую. Не прими на свой счет, но, по-моему, зануды страшные. Для них чем музыка мрачнее и заумнее, тем лучше.
— Есть такой грех, — отвечаю я. — Правда, я в нашей редакции был далеко не самым мрачным занудой. Повезло тебе, что предупредила заранее — теперь я не стану надоедать тебе разговорами о своей музыкальной коллекции.
Наступает долгое молчание: Фрэн напряженно всматривается в монитор.
— Ты, значит, женат? — спрашивает она вдруг, покосившись на окольцованную левую руку, которой я как раз прикрываю рот.
— Три года уже, — отвечаю я. — А почему ты спрашиваешь?
— Да так. Редко приходится видеть женатых людей.
— Правда?
— Ага. Но ты все равно не похож на женатика.
— И как же, по-твоему, должен выглядеть «женатик»?
— Ну… постарше, посолиднее.
Она критически обозревает меня с ног до головы. На мне потертые джинсы, кроссовки «Найк» и древняя футболка с эмблемой «Beasty Boys» времен их турне с «Rollins Band».
— У тебя вид такой, словно живешь ты в какой-нибудь дешевой квартирке в Илинге с девушкой, которая давно поняла, что терпеть тебя не может.
— Что ж, лет десять назад я таким и был, — замечаю я, и она смеется в ответ.
— А ты? — задаю я вопрос, глядя на ее левую руку.
Кольца нет.
— Что я? Замужем? Нет. Хотя уже два года тусуюсь с одним и тем же парнем.
— Хороший парень? — спрашиваю я.
— Нормальный, — отвечает она.
Я не знаю, о чем еще спросить, но мне нравится болтать с Фрэн и прекращать разговор не хочется. Наконец я задаю самый банальный вопрос, какой только можно придумать:
— А как ты сюда попала?
— Как все, — пожав плечами, отвечает она. — Кончила колледж. Получила диплом по английскому. Вместе с двумя подружками приехала в Лондон. Решила, что хочу писать в журналах. Устроилась стажеркой в «Крутую девчонку», а когда Дейзи, — Фрэн кивает в сторону удивительно костлявой девицы в ярко-алом топе с длинными рукавами, — получила должность ведущего сотрудника, меня пересадили в ее кресло. Все как обычно. Но работа мне очень нравится. По-моему, лучше просто не бывает. Говорят, для детей писать легко: знаешь, я работала в так называемых взрослых журналах и, скажу тебе, ничего труднее и быть не может!
Я молчу, но на лице моем отражается недоверие.
— Вот скажи, — продолжает она, заметив, как я поднимаю брови, — случалось у вас в «Громком звуке», чтобы читатель заскучал и бросил статью на третьей строчке? Или прислал в редакцию возмущенное письмо на десяти страницах: «Как вы смеете плохо отзываться о такой-то поп-звезде?» Или бросил читать ваш журнал, потому что вы не проявили должного уважения к его любимой телепередаче?
