— Да уж. Каких только миллионеров не бывает! Легальные, нелегальные, скрывающиеся от государства, но известные широкой общественности, неизвестные широкой общественности, но охраняемые властями. Черт ногу сломит.
— А ты не завидуй, — отрезал чернявый приятеля. На минуту сквозь маску шута и добряка проступило его истинное лицо. Жесткость, сверкнувшая в его глазах, заставила светлоглазого поежиться. Казалось, что в помещении внезапно похолодало — такой морозец побежал по коже от взгляда этого человека. Впрочем, через секунду привычная маска была уже на своем месте, и блондин расслабился. За время общения с приятелем он научился быстро забывать об этих случайных проблесках его истинной сущности: значительно спокойнее думать, что их не было вовсе…
Черноволосый как ни в чем не бывало надкусил бутерброд с семгой и запил его изрядным глотком пива:
— Ты, дружище (он явно передразнил своего приятеля), забыл одну вещь. Таня-то не знает и никогда не узнает, кто я. А вот Егор догадывается. И смею тебя заверить, мой интерес к его подруге ему оч-ч-чень не понравился…
— И что из этого? — Пытаясь прийти в себя, бледноглазый придал своему голосу нарочитую строгость.
— А то, — не обращая внимания на его интонации, продолжил собеседник, — что, если я хоть что-то понимаю в людях, Егор в самое ближайшее время будет очень стараться показать себя перед Танечкой во всей красе… Я же не случайно про Крым сказал. Ему на днях в санаторий ехать. Без жены, кстати. И не рискнет он Танечку оставить мне на съедение… А значит, будет весь этот месяц как сумасшедший носиться по городу и искать деньги…
Блондин затушил в пепельнице сигарету:
— Ну что — подведем итоги? Первый акт нашей пьесы закончен, господа присяжные заседатели. Всем героям нужны деньги, и они готовы сделать глупости, чтобы получить их. Теперь можно отдохнуть в партере и посмотреть, что они натворят…
Санкт-Петербург, август 1996 года.
Даша
Газетная фотография не отличается четкостью. И все же черты лица можно рассмотреть очень хорошо. Большие темные глаза, пухлые губы, — странная смесь добродушия и жестокости. Когда он расслаблен, мягкие округлые черты лица делают его похожим на этакого живописного херувима, если только не присматриваться к маленькой жесткой черточке, спрятанной в уголках губ… Этот человек может быть жестким, очень жестким… Мне кажется, его характер виден на этой старой фотографии, хотя, возможно, я ошибаюсь, стараясь принять желаемое за действительное… Может быть, все дело в том, что я знаю, кто он?
Григорий Семенович Голышев. Григорий второй, как звали его в определенных кругах. Второй — это не потому, что где-то когда-то был Григорий первый. Нет, первого не было. Просто сам Григорий Голышев всегда, всю свою жизнь был на вторых ролях. Официальная должность в начале 70-х — заместитель директора экспериментального подразделения научно-производственного объединения. Иными словами — первый заместитель Егора Иванова.
Да, должность невелика, хоть и престижна. Зарплата не маленькая, но и не грандиозная… Он занимал достаточно высокое положение, чтобы быть в курсе подробностей жизни «высокого начальства», — и достаточно низкое, чтобы знать, о чем думают «в низах». Большинство считало его «человеком Иванова», меньшинство догадывалось, что Иванов и Голышев — два нейтральных друг для друга и абсолютно независимых лица.
Редко кому удавалось подойти к нему близко, но если это случалось, можно было понять, что реальная власть Григория второго неизмеримо выше его социального статуса. И тогда шепотком, даже в полшепотка, чтобы никто не услышал, рядом с именем Голышева звучала известная аббревиатура — КГБ. Что ж, могло быть и так… Уж наверняка «империя Иванова» находилась под самым пристальным вниманием «компетентных органов».
…В 70-х годах Голышев редко оказывался на виду. Его фигура станет интересной для журналистов в 90-е, когда он ненадолго сделает нетипичное для своей биографии исключение и займет «первую» должность… Затем он снова исчезнет со страниц прессы до того самого дня, когда на страницах центральных газет мелькнет краткий, но самим фактом своего появления значительный некролог…
…Голышев прожил длинную жизнь, неоднократно оказывался в гуще событий, вроде бы принимал в них самое активное участие, а потом, в решающий момент, исчезал… И тут выяснялось, что он лично, собственно, ни к чему и не причастен… О скольких интригах, плетущихся вокруг моего деда, слышали его уши… Сколько завистников и претендентов «на трон» считали его своим другом… Помогал ли он кому-нибудь из них? Препятствовал ли втихаря, для вида демонстрируя полную лояльность «заговорщикам»? Или у него во всем этом был свой, особый интерес?
Глава 3
Москва, апрель 1970 года.
Темноглазый херувим нежно поддерживал под локоток холеную даму среднего возраста. Светлые, уложенные в прическу волосы, голубые глаза, украшенные, а не испорченные легкой сетью морщинок. Даже не говоря ни слова и не улыбаясь, дама излучала обаяние и уверенность в себе. Многие мужчины поглядывали на брюнета с завистью, да и сам он смотрел только на свою спутницу, игнорируя хорошеньких женщинах разных возрастов, которыми было заполнено фойе театра… Дама заметила, что все внимание кавалера сосредоточено только на ней, и укоризненно произнесла:
— Гриша, скажи мне, ты когда-нибудь женишься или нет?
— Нет, — усмехнулся он и впервые взглянул на остальных посетительниц театра. — На ком я могу жениться, если ни одна женщина не может сравниться по красоте с моей сестрой…
— Льстец… — Дама нахмурила брови, но было видно, что комплимент ей понравился… — Кстати, я выполнила домашнее задание… Сделала то, о чем ты меня просил…
— И что же?
— Все подтвердилось… Галина Павловна в самом деле в последнее время активно вертелась вокруг этой дурашки Лизы Ивановой… Ты все равно не скажешь, но можно, как твой неофициальный агент, я все же полюбопытствую?
— О чем же?
— Я так понимаю, твой приятель плетет козни вокруг академика… Неужели ты хочешь его поддержать? Или тебе, как всегда, просто важно быть в курсе?
— Пошли в буфет. — Брат, как обычно, не ответил на ее вопрос, но, судя по тому, как поднялась и опустилась его левая бровь, дама поняла — как всегда, верно второе… Она невольно усмехнулась про себя и посочувствовала наивному приятелю Гриши. Боже мой, что может быть смешнее — считать ее многоликого брата союзником в каком-то там заговоре?
Запах крахмальных салфеток и цветов, перемешанный с изысканным ароматом праздничных блюд, нежил обоняние еще издалека. Яркий свет и блеск намытой и начищенной квартиры заставляли невольно расправлять спину и улыбаться — как будто невидимый факир легким прикосновением палочки напоминал каждому гостю: «Друзья, в этом доме праздник!»
