— Ты не прав, — ответил Мартин.
— Неужели? — иронично растянул губы Эш Рейфил. — Сынок, прими это. От этой девушки нет никакой пользы. Она ноль. Пустое место. Девчонка, которая выдумала, будто предназначена для лучшей жизни. Но она упустила одну незначительную деталь: она — всего лишь дочь подсобного рабочего. Вбила себе в голову, что ты можешь все изменить, что ты можешь сделать ее жизнь лучше. И начала тебя преследовать. А ты, в силу своей молодости, неопытности, доверчивости и явного желания залезть ей под юбку, легко заглотил наживку.
Мартин слушал отца молча, неестественно прямо сидя в кресле. Наконец, когда Эш Рейфил закончил, он спросил:
— Как вышло, что ты стал так подозрительно относиться ко всем? Ты таким родился, или с водой в городе что-то не в порядке?
Отца позабавили его слова.
— Трудно сказать, — ответил он, затем помолчал несколько секунд и сменил тему: — Мне позвонил декан из Принстона и рассказал, что ты сделал. Твоя мать, впрочем, пока ни о чем не знает. Она была в клубе, когда это произошло, поэтому ей неизвестны все подробности твоей выходки.
— Когда ты собираешься ей рассказать? — спросил Мартин.
— Я еще не решил, — ответил Эш. — Довольно скоро. Боюсь, это разобьет ей сердце.
— Думаю, водка поможет ей справиться с горем, — вырвалось у Мартина, хотя он тут же пожалел о своем неожиданном жестоком замечании.
Эш неотрывно смотрел на сына.
— У тебя есть выбор, — продолжал он. — Ты можешь и дальше идти по дороге саморазрушения или же завтра утром вернуться в Принстон. Тебе позволят сдать экзамены днем, в кабинете декана, без какого-либо наказания, если ты появишься там ровно в три часа, полный искреннего раскаяния.
— Как ты сумел уговорить декана? — недоверчиво спросил Мартин. — Пообещал до конца дней своих обеспечивать весь факультет бесплатными шляпами?
— Неважно, — быстро ответил Эш. — В любом случае, это спасет нашу семью от позора. Это самое главное.
Затем он развернулся и вышел из комнаты.
Мартин беспокойно ходил вокруг кровати, понимая, что сегодня он будет спать здесь в последний раз. Затем он лежал, смотрел в потолок, упираясь пальцами ног в обитую тканью спинку, и мысль о том, что совсем скоро ему придется покинуть этот слишком большой дом и эту слишком маленькую кровать, внезапно наполнила его сердце глубокой грустью. Ему же никогда здесь не нравилось, и теперь он, наконец, уезжает. Тоска, казалось, возникла из ниоткуда, но все равно полночи не давала ему уснуть.
Он представлял, как там, у подножия холма, на Бейджер-стрит, Клэр проводит последние часы своего детства, как в комнате, где она спала с тех пор, как появилась на свет, тайком упаковывает в сумку одежду, как сжимает в руках свидетельство о рождении. В последний раз обнимает немногочисленных тряпичных зверушек, с которыми играла, когда была маленькой девочкой. Сейчас уже невозможно разобрать, какого цвета они были изначально. Не один раз заштопанные, с годами они приобрели оттенок серой грязи, которая покрывает землю, когда ранней весной в Лонгвуд-Фолс начинает таять снег. Завтра Клэр навсегда оставит маленькую комнату, которую делила с сестрой, столик, с флаконами туалетной воды, со щетками, опутанными тонкими рыжими волосами, с тюбиками губной помады, давно уже стершейся на конце. Лукас и Морин Свифт будут вне себя от горя, когда обнаружат, что их младшая дочь исчезла. Но, в конце концов, она же не умрет. Напротив, будет более живой, чем когда-либо. Для нее начнется новая жизнь.
В девять утра, когда его отец уже ушел на работу, а мать еще не проснулась, Мартин встретил Клэр у живой изгороди, окружавшей дом его родителей на Вершине. Он не объяснил, зачем позвал ее, и, несмотря на страх, оживший в ее сердце, она пришла.
— Я должна тебе кое-что сказать, — начала она до того, как он успел открыть рот. Клэр пристально изучала свои руки. Кое-где под ногти забилась красная глина. — Я не смогла достать свидетельство о рождении. Я была уверена, что оно лежит вместе с другими документами в шкафу в коридоре, но его там нет, а я не могла напрямик спросить у родителей, иначе они бы что-нибудь заподозрили, и я… — Она замолчала, не зная, что еще сказать.
Мартин положил руки ей на плечи, затем обнял.
— Ничего, — ободряюще сказал он, почувствовав, что она плачет: хрупкие плечи, прижавшиеся к его груди, судорожно вздрагивали. — Все хорошо. Мы что-нибудь придумаем.
— Мне нравится, когда ты так говоришь, — всхлипнула Клэр. — В смысле, «мы».
Но, несмотря на «мы», стало ясно, что уехать в Европу будет совсем не так просто, как им казалось. Мартин и Клэр вошли в дом Рейфилов через служебный вход, прошли мимо кухни, где толстая швейцарка терла кусок сыра размером с академический словарь. Она проводила их подозрительным взглядом, но не оставила своего занятия, и сырная стружка продолжала сыпаться в кастрюлю. Мартин провел Клэр через ту часть дома, где жила прислуга, через мраморный зал, блестевший подобно темному озеру, к столовой, отделанной вишневым деревом.
— Что мы здесь делаем? — прошептала девушка, но вместо ответа он прижал палец к губам.
В центре комнаты стоял длинный, отполированный до блеска стол для больших приемов, а на одной из стен висело полотно кисти Фредерика Ремингтона[8]: какой-то давно умерший человек на давно умершей лошади. Мартин осторожно снял картину с крюка.
— Господи, ты что, решил ее украсть? — изумленно прошептала Клэр, но он отрицательно покачал головой и улыбнулся, показывая на встроенный в стену сейф, который был спрятан за портретом.
Мартин быстро ввел необходимый код, повернул ручку, и дверца из серой оружейной бронзы медленно отворилась. Внутри маленького хранилища лежали ценные бумаги и пачки денег. В конце концов Мартин нащупал то, что искал; золотой фамильный герб Рейфилов, украшенный бриллиантами и лазуритом. Это было кричаще-безвкусное изделие, довольное объемное — сантиметров пятнадцать на тридцать, — много лет назад сделанное по заказу прадедушки Мартина, Саймона Рейфила. Судьбой ему было уготовано либо висеть на стене, либо пылиться в музее. Герб принадлежал Мартину с самого его рождения, хотя за все годы он ни разу об этом не вспомнил.
Но теперь наследник, наконец, держал в руках семейное сокровище. Если отец вздумает растратить его деньги, то ничто не помешает Мартину ответить ему тем же. Начнется молчаливое состязание между отцом и сыном, диалог без слов.
Клэр изумленно разглядывала герб.
— Я в жизни ничего подобного не видела, — восхищенно прошептала она.
— Удивительно уродливая штука, правда? — заметил Мартин.
