* * *
Мать вытряхнула из своего дневника газетную вырезку. Протянув ее мне, она обломанным ногтем отчеркнула голову Хокана Греггсона. Я уже видел его раньше, на той фотографии, которую она прислала по электронной почте, — высокий незнакомец, беседующий с моим отцом.
Эта вырезка — с первой страницы газеты «Halland Nyheter», которую выписывает большинство местных жителей. Наш отказ от подписки из-за дороговизны породил злобные сплетни о том, что мы — снобы, пренебрегающие местными обычаями. У нас не было другого выхода, кроме как оформить ее. Крис пришел в ярость, и мне пришлось объяснить ему, что возможность стать своим не имеет цены. Но, как бы там ни было, я показываю ее тебе потому, что ты должен понять, какой властью обладает человек, против которого я осмелилась выступить.
Хокан в центре.
Справа от него — будущий лидер христианских демократов, Мари Эклунд. Непреклонная и совершенно безжалостная особа, которая когда-нибудь станет большим политиком. Под «большим» я имею в виду успешного, а не достойного. Она обманула мои ожидания. Я пришла к ней со своими обвинениями в самый разгар кризиса. Но в ее офисе меня даже не соизволили записать на прием. Она не пожелала меня выслушать.
Слева от Хокана стоит мэр Фалькенберга, приморского городка, расположенного неподалеку от нашей фермы, Кристофер Дальгаард. Его дружелюбие настолько чрезмерно, что в нем невозможно не усомниться. Он слишком громко смеется вашим шуткам. Он слишком интересуется вашим мнением. Но, в отличие от Мари Эклунд, он не питает иных устремлений, кроме как остаться именно там, где находится, но сохранение статус-кво может быть побудительным мотивом не менее сильным, чем желание подняться наверх.
И наконец, сам Хокан. Он привлекателен, не стану отрицать, и при личной встрече производит неизгладимое впечатление. Высокий и широкоплечий, он буквально подавляет своей физической мощью. Кожа у него грубая и загорелая. В нем нет ни капли мягкотелости, как и слабости. Он достаточно богат, чтобы нанять армию людей, которые гнули бы на него спину, а он бы правил ими, как император прошлого, отдавая приказы со своей веранды. Но он не таков. Он встает на рассвете и работает до позднего вечера. В его присутствии и представить невозможно, что у него есть слабое место. Когда он берет тебя за руку, то вырваться из его хватки попросту нереально. Ему уже пятьдесят, но он обладает силой и задором молодого человека, обретя с годами старческую мудрость и хитрость, — а это опасное сочетание.
Даже в тот первый день он сразу же показался мне опасным, как гремучая змея.
Когда он вышел на свет из своего подземного логова, я поспешно представилась и затараторила, изрекая нечто вроде: «Привет, меня зовут Тильда, я ужасно рада с вами познакомиться, я переехала на ферму ниже по дороге…» И да, я очень нервничала. Я говорила слишком много и слишком быстро. Посреди этого детского лепета я вдруг вспомнила о флаге, которым подвязала волосы, и подумала: «Какая нелепость!» Покраснев, как школьница, я запнулась. И что, по-твоему, он сделал? Ну, придумай самую жестокую отповедь.
* * *
До сих пор мать задавала лишь риторические вопросы, но на сей раз она явно ждала ответа. Очередное испытание. Способен ли я представить себе жестокость? В голову мне пришло несколько возможностей, но они выглядели настолько дико, что я ограничился тем, что сказал:
— Не знаю.
Хокан ответил мне по-английски. Я была уничтожена и раздавлена. Быть может, мой шведский и впрямь старомоден. Но мы с ним оба были шведами. Так почему мы должны разговаривать друг с другом на иностранном языке? Я попробовала было продолжить беседу на шведском, но он отказался. Я растерялась, не желая показаться грубой и невежливой. Не забывай, в тот момент мне хотелось подружиться с этим человеком. В конце концов я стала отвечать ему на английском. Как только я это сделала, он улыбнулся с таким видом, словно одержал победу, и заговорил со мной по-шведски. И за все то время, что я провела в Швеции, больше ни разу обратился ко мне на английском языке.
А потом, словно это не он только что оскорбил меня до глубины души, Хокан пригласил меня внутрь своего бомбоубежища. Оказалось, что это — мастерская. Пол был усыпан стружками, а на стенах висели инструменты. Повсюду стояли фигурки троллей, вырезанные из дерева. Их оказались сотни. Некоторые были раскрашены. Другие еще не были закончены — вот из полена торчит длинный нос, ожидая, пока будет вырезано лицо. Хокан утверждал, что он их не продает, просто раздает в качестве подарков. Он хвастался, что в любом доме в радиусе двадцати миль можно найти хотя бы одного его тролля, а кое-кто из его ближайших друзей владеет целыми коллекциями их, настоящими семействами. Понимаешь, что это значит? Деревянными троллями, словно медалями, он награждает самых верных своих сторонников. Когда проезжаешь на велосипеде мимо чьей-либо фермы, в окне непременно красуются выстроившиеся в ряд тролли: один, два, три, четыре, отец, мать, дочь, сын, полный набор, целая семейка — высшая честь, которую только может оказать Хокан, свидетельство принесенной ему присяги на верность.
Тролля я не удостоилась. Вместо него он протянул мне вот этот нож и сказал: «Добро пожаловать в Швецию!» Тогда я не обратила особого внимания на его подарок, сочтя неуместным, что меня приветствуют в собственной стране. Я ведь не была иностранкой. Его тон оскорбил меня, и я не стала всматриваться в резные фигурки на рукоятке, как не придала значения и тому, что он подарил мне нож, а не тролля. Теперь-то мне ясно: он не хотел, чтобы я выставила тролля в нашем окне и люди ошибочно приняли это за знак того, что мы с ним — друзья.
Когда он выпроваживал меня наружу, я вдруг заметила вторую дверь, в задней части убежища. Она была заперта на тяжелый и крепкий висячий замок. Тебе этот факт может показаться маловажным, но этой второй комнате еще предстоит сыграть свою роль в моем рассказе. Просто сделай мысленную зарубку, а заодно спроси себя, зачем на нее понадобилось вешать замок, когда первая дверь и так надежно запиралась.
Хокан шагал рядом со мной до самой подъездной аллеи. В дом он меня не пригласил. Не предложил мне и кофе. Он явно собирался проводить меня до границы своих владений, и мне пришлось на ходу заговорить с ним об аренде наших земель и о том, что вместо денег мы хотели бы получить плату мясом. Но, оказывается, у него было ко мне встречное предложение.
— А что вы скажете, если я предложу купить вашу ферму, Тильда?
Я не рассмеялась, потому что он отнюдь не шутил. Он был совершенно серьезен. Но и что ему ответить, я тоже не знала. Почему же он не купил ферму еще у Цецилии? Я прямо спросила его об этом. Он объяснил, что пытался, и что предложил сумму вдвое больше той, которую предложили мы, и что готов был дать и втрое больше, но Цецилия отказала ему наотрез. Я поинтересовалась почему. Он ответил, что их разногласия не должны меня интересовать. Однако он счастлив сделать мне аналогичное предложение, купив ферму за сумму, в три раза превышающую ту, во что она обошлась нам. То есть уже через несколько месяцев мы бы утроили свой капитал. Прежде чем я успела ответить, он добавил, что жизнь на ферме может быть нелегкой, и посоветовал мне обсудить его предложение с мужем, словно я была всего лишь девочкой на побегушках.
