— А что случилось с его сестрой Гарриет? И с Дженнифер?
— Ну, я не знаю, что случилось с Гарриет, хотя и припоминаю нечто весьма необычное или таинственное об обстоятельствах ее смерти. Дженнифер умерла до того, как твой дедушка узнал, что она его мать. Говорят, у нее сердце не выдержало.
— Понимаю…
— Это еще не все. Ты ведь не понимаешь, что произошла страшная трагедия, отнюдь нет!
Страстный голос бабушки напугал меня. Теперь ее глаза ожили. Она говорила, жестикулируя.
— Ты не знаешь, как это терзало твоего дедушку. Он мучился всю жизнь, узнав, что из себя представлял его настоящий отец. Его страдания не прекращались ни на минуту! Маленьким мальчиком он жил в этом доме с прикованной к постели старой миссис Таунсенд, но когда достаточно подрос и понял, что случилось, у него в душе остался шрам на всю жизнь. Твоему дедушке пришлось жить с этой тяжелой ношей и стыдиться своего отца, зная, каким жестоким человеком тот был. Над твоим дедушкой на всю жизнь нависла эта страшная тень. В его памяти не сохранилось ничего радостного, его никто не любил до того, как он встретил меня. Андреа, я слышала, как он вскрикивал во сне, видя кошмары, сидел в том кресле и плакал, словно ребенок, зная, чья кровь течет в его жилах.
Глаза бабушки наполнились слезами. Губы дрожали.
— Ты можешь сказать — подумаешь, ведь все было так давно! Знаешь, что думает твой дедушка? Он думает, что Виктор Таунсенд был безумным! Он все время жил в страхе, как бы дурная кровь не проявилась в его детях! Когда я забеременела Элси, твой дедушка был сам не свой. Он страшился, как бы дурная кровь Виктора не дала о себе знать. Потом родилась твоя мать. Затем Уильям. И с ними ничего такого не случилось. Тогда твоему дедушке пришла в голову мысль, что дурная кровь все же может проявиться в его внуках. Он боялся, что Виктор может дать о себе знать в любом из вас — в Альберте, Энн, Кристине, в тебе или Ричарде. Вот где настоящая трагедия, Андреа, — вот что прошлое сделало с твоим дедушкой. Все эти годы только я одна ведала об этом. А теперь и ты знаешь. И мне жаль, что ты это знаешь!
Бабушка расплакалась. Мне стало совсем плохо.
— Представь ужас твоего дедушки, — продолжила она, когда он узнал об обстоятельствах своего рождения. Что он родился в результате садистского изнасилования. Однажды он мне говорил, что его матери, вероятно, было противно смотреть на него, поскольку он напоминал ей о скотском поступке Виктора. Возможно, она именно поэтому умерла, когда он был еще ребенком. Может, ей было невыносимо смотреть на него.
— Бабуля…
— Да, Виктор Таунсенд был порочным человеком! Он истязал всех в этом доме! Вот почему я не люблю смотреть на его фотографию или даже произносить его имя. Мне так же, как и твоему дедушке, стыдно, что он приходится мне родственником. Тебе тоже должно быть стыдно!
В порыве чувств я встала и подошла к окну. Над головой нависло сердитое небо, капли дождя усеяли оконное стекло.
Всего два дня назад здесь ожидали, что я проявлю любовь или какие-то чувства к этим чужим людям, которые приходились мне родней, и пока они обнимали и целовали меня, в ответ я должна была делать то же самое. А теперь от меня ожидали, что я буду испытывать чувство отвращения к одному из моих родственников только потому, что так к нему относились все остальные. Я обнаружила, что это мне тоже не по силам. По неведомой причине слова бабушки пробудили во мне чувство жалости и сострадания к ней и дедушке. Однако, что бы она ни говорила о Викторе Таунсенде, в моем сердце, похоже, не нашлось места чувству ненависти к нему.
Вдруг я обернулась и взглянула на старуху, сидевшую в кресле.
Как странно! И в то же время верно. Почему-то, по неведомой мне причине я не могла заставить себя ненавидеть человека, который превратил в ад жизнь столь многих людей. Почему? — дивилась я.
Вытерев глаза и быстро успокоившись, моя бабушка, опираясь на трость, встала на своих кривых ногах и извинилась за проявленную несдержанность.
— Раньше я так часто плакала, что сегодня у меня больше нет слез. Когда тебе стукнет восемьдесят три года, ты поймешь, что слезы не помогут. Предупреждаю, больше к этой теме я возвращаться не буду. Я сказала достаточно, быть может, слишком много, но ты по крайней мере знаешь правду.
И хотя мне следовало с ней тут же согласиться, в глубине сознания меня терзал червь сомнения. А знаю ли я всю правду?
* * *
Сегодня я ехала в больницу Уоррингтона с иным настроением. Ибо в этот раз я кое-что знала о человеке, которого мне предстояло навестить. Вчера я была около умирающего старика, чужого человека, лежавшего в постели и источавшего запах разложения. Сегодня я ехала к сыну Виктора Таунсенда. Это было совсем другое дело.
Тетя Элси сидела впереди и все время тараторила о погоде, держа на коленях коробку шоколадных конфет для своего отца. Дядя Эдуард повторял на своем малопонятном французско-ланкаширском языке все, что она говорила, а я сжалась на маленьком заднем сидении, забыла о холоде и раздумывала над долгим разговором с бабушкой.
Когда мы снова миновали входные двери, меня охватили смешанные чувства. С одной стороны, я больше не хотела иметь ничего общего с этим, но с другой — меня странным образом тянуло к загадочным событиям на Джордж-стрит и к старику, которому прошлое не давало покоя. Вчера он для меня ничего не значил; сегодня я, видно, узнала о нем больше, чем его дети. Именно по этой причине у меня просыпались родственные чувства к нему; нас свяжет тайна Виктора Таунсенда.
Как и вчера, мы расселись вокруг койки на складных деревянных стульях. Сегодня дедушка сидел в постели, обложенный подушками, и напоминал тряпичную куклу. Его глаза были открыты, но они казались тусклыми, безжизненными, и сначала я засомневалась, что он видит нас.
— Привет, папа, — сказала Элси и сняла целлофановую обертку с коробки с шоколадными конфетами. — Принесла тебе немного сладостей.
Губы дедушки искривились в подобии улыбки.
— Хочешь одну? — словно дразня его, спросила она.
Дедушка не ответил, а лишь продолжал сидеть и улыбаться. Как знать, возможно, это была гримаса боли?
Тетя Элси протолкнула конфету между его тонких губ, и рот тут же принялся сосать ее. В конце пути, — подумала я, — жизнь низводит нас до основных инстинктов, с которыми мы появляемся на свет. Я снова представила своего дедушку маленьким ребенком.
— Смотри, кто с нами пришел! — сказала Элси так громко, что ее голос был слышен во всей палате. — Это наша Андреа приехала из Америки! Ты вчера ее не видел, потому что спал.
Его затуманенные глаза продолжали смотреть в сторону Элси, и вдруг, будто ее слова дошли до него, дедушка повернул свое улыбающееся лицо ко мне. Он какое-то мгновение улыбался и сосал шоколадную конфету, но его лицо неожиданно осунулось и губы застыли.
По моей спине пробежал холодок. Выражение лица дедушки стало пугающим, кто мог ожидать, что такое по-детски кроткое лицо способно выражать такую… что? Злость? Ненависть?
