Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
Возникнет у него замысел. Возьмет он стопочку бумаги, задумается. Тут мысль: что ж ты сидишь, морда! — вот-вот тебя кондратий хватит, скажут: помер над чистым листом, помер от бесплодия и иссякновения! Собаке собачья смерть!
И он торопливо начинал писать.
Но героя, главный ли он, второстепенный ли, не сразу ухватишь за его художественную суть, ради которой и стоит огород городить, поневоле приходится начинать с мелочовки: как, допустим, проснулся, как умылся и высморкался.
Писатель торопится, перечитывает написанное, а кроме «умылся да высморкался» ничего художественно-значительного еще нет. Мурашки ужаса продирают позвоночник писателя. Что если сейчас — карачун? Падет он головой на стол. Придут люди, поднимут голову, чтобы вынуть лист для литературной истории, заранее уважая последнюю мысль творца, а там вместо мысли: умылся и высморкался! И такой хохот поднимется, такой конфуз на всю литературную историю! — писатель, чуть не умерший от испуга, пишет, пишет, скорей пишет дальше, он пишет, что, дескать, едва герой высморкался, тут же спросил себя: а в чем, собственно, смысл бытия, зачем все это?
Остановится писатель, полюбуется — но опять шибает его в холодный цыганский пот. Ведь из этой строки любой сделает вывод, что он умер в пессимизме, не оставив человечеству надежды. Таких-то много в литературной истории, а вот если б светлым словом прощания блеснул, луч в конце тоннеля указал! И писатель торопливо продолжает: герой, дескать, умывшись, высморкавшись и погрустив, недолго был в таком состоянии, он поднял голову и увидел сухой дуб, который вдруг зазеленел…
И нарочно остановит себя.
Хорошая строчка, с многоточием, с простором впереди. Тут бы и помереть.
Но нет, надо, пока жив, писать дальше.
А дальше опять то нейтральное «пошел погулять», то опять «умылся и высморкался».
Однажды он написал: «Оглянулся я на прожитые годы, посмотрел мысленно вперед — и вдруг, словно…» — и отпрянул от стола.
Вот! — сказал он себе. Вот на какой строчке надо умирать. Все. Не буду больше писать ничего. Лучше не напишешь.
После этого прошло восемнадцать лет; писатель сдержал слово: ничего не написал, на столе его до сих пор лежит лист с прекрасной неоконченной строкой. Все спрашивают его, теребят, а он лишь мудро усмехается. Он готов. Он не боится теперь ни лихих машин на улицах, ни хулиганов темной ночью, ни инфекционных болезней, — он готов.
23 февраля 1994
Разочарование
Один человек все мечтал, где бы найти такую работу, чтобы чуть-чуть поработать, а остальное время отдыхать.
Летчик вот полетал несколько часов — и полеживает себе.
Или, если опять о небе, парашютист: прыгнул и только и делает, что в газетах интервью дает.
Или спортсмен Бубка. Разбежался, шестом оттолкнулся — ноги вверх, мировой рекорд, общее ура. А всего-то дел — на минуту.
Но тут, правда, — учиться надо. Тренироваться надо. И так далее.
Есть, конечно, работа, не похожая на работу. Сторожем. Или поэтом. Но для сторожа надо все-таки сидеть на одном месте, а для поэта нужен талант.
И он придумал: стать палачом. У нас ведь смертная казнь нечасто применяется. Может, раз в месяц придется полчасика поработать. Малина!
Пошел он в Саратовское Областное Управление Внутренних Дел, сказал: хочу быть палачом. Его послали на комиссию, две недели проверяли, ничего не нашли, потом еще две недели он отвечал на разные анкеты, потом проверяли его биографию, а потом сказали: извини, но должности палача у нас нет, мы таких, которых, сам понимаешь, мы их централизованно направляем в Энскую область, в пункт X.
Ладно, поехал он в Энскую область, прямиком в пункт X.
Хочу быть палачом.
То да се, опять комиссии и проверки, — взяли его палачом.
Главное, видят, человек добрый, а время как раз такое пришло, что в каждом деле потребовалось душевное отношение, гуманность.
Ну, вот.
Не успел он осмотреться, ему: иди работай.
Он: а где это самое? Ну, чем вы их? Ружье там или пистолет?
А ему дают метлу: иди, говорят, территорию подметать, как принятый на постоянную службу, потом поможешь слесарям воду наладить, вода у нас прохудилась, потом у тебя наряд на кухню.
Он говорит: а это самое?
Ему говорят: это самое у нас по графику, но поскольку пошли сплошные амнистии, то мы про это самое уже и забыли, когда последний раз было. Служба же остается службой, поскольку мало ли: сегодня пусто, завтра густо, так что будь готов, а пока работай.
Как он закричит!
Я всю жизнь, кричит, мечтал минуту работать, чтобы потом месяц не работать, а получается: работай, работай, а потом опять работай? Не пойдет!
Схватил что-то такое и кого-то ударил до смерти, неважно кого, то есть это хотя и важно по факту, но совсем ни к чему по сюжету данного произведения.
В чем сюжет?
Так рассказано уже.
Подарок
Занесло Горигорьева в Америку, а именно — в США. Покупал он там родным и близким подарки перед уездом. Всем купил, не мог только купить любимой женщине, потому что у нее был муж и этот муж сразу бы увидел подарок, и началось бы…
Горигорьев и на родине ничего ей не дарил по этой причине. Ну, разве, подарит шампанское, вместе выпьют, любя. А вот если бы — вещь. На память. Главное: всего в этой Америке видимо-невидимо.
Видимо-невидимо, видимо-невидимо, повторял про себя Горигорьев — и вдруг, хоть он и был человек образованный, его осенила странная мысль, потому что он был все-таки человек простодушный. Раз видимо-невидимо, подумал он, то это мне и подайте.
Он пришел в самый большой супермаркет, позвал служителя и на превосходном английском языке, которым владел в совершенстве, сказал: плиз, хочу такое, чтобы на женщине при муже было невидимо, а без мужа тотчас видимо. То есть вышел муж из комнаты: вот оно сверкает и переливается, вошел муж — нет ничего, женщина просто как бы в задумчивости что-то в воздухе пальцами шевелит.
Служитель очень долго думал и раздражался — долгое думание подрывало его американский деловой имидж и престиж.
— Ноу, — наконец вынужден был сказать он.
— Тогда я подаю в суд, — сказал Горигорьев, — поскольку реклама вашего супермаркета вводит в заблуждение, информируя, что в нем есть все возможное и невозможное.
— Реклама… — начал объяснять служитель, но Горигорьев его пресек, торопясь судиться: американские порядки и обычаи он отлично знал.
И, хотите верьте, хотите нет, он выиграл процесс и получил компенсацию за моральный ущерб в размере пятидесяти шести тысяч долларов восьмидесяти трех центов.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
