Все это они и передают друг другу, те же самые подруги, часть жизни которых составляла именно Лялечка и ее семья. Охают, ахают, перезваниваются.
Правда, данная история уже сформировалась и уплыла, и все время возникают новые, и их надо обмозговывать, сортировать, переживать, а мораль той басни получилась совсем нехитрой, какой-то простейшей: что душу мужчины часто заполняет его мать.
Это уже следующий акт трагедии, если никто из них, если там будет пусто, и тем и кончится борьба миров, на равнодушии последующих поколений.
Посмотрим в будущем.
Да не посмотрим, настают новые времена, где каждый сам по себе, все отдельно, все расплылось и распорошилось, и нет места чужой чьей-то безумной любви и непомерным страданиям. Уже не вмещается в душу, хватит, да.
Просиял
Временами он приходит, но не так, как наивные люди думают, не во всех своих атрибутах, не так, совершенно по-другому. Он похож на питерского старика-профессора, скажем на М.М.
М.М. давно нет на свете, он просиял, долго жил, дожил до кончины своей тихой старушки жены, затем отдал все кроме дивана и кухонных, никому не интересных, принадлежностей — все отдал в музей и принимал теперь просителей, гостей и ученых в совершенно в пустых стенах на этом диване.
Он отвечал на многочисленные вопросы пришельцев — поскольку знал все абсолютно. Не в смысле высоких материй, здесь он хранил тайну, а насчет жизни, быта, нравов, костюмов и мундиров всех прошедших веков. Откуда-то он это знал. Помнил и каждое имя, и кто где похоронен, и историю всех женитьб и рождений.
В каждом времени должен быть такой человек.
Затем он умер и теперь жил уже совершенно в другом городе на верхнем этаже, одинокий старик, ни в чем не нуждающийся.
Иногда из его дверей выходил стройный красавец тридцати с небольшим лет — он, видимо, работал секретарем у старика. Иногда же здоровенный бугай с огромными, как подушки, плечами и сравнительно небольшой головенкой.
То есть соседи напротив — шумная семья, в которой произрастала толпа детей и царствовал небольшой кот, Семен Маркович, обыкновенный помоешник в серую полоску, — эта семья здоровалась то с одним соседом, то с другим, то с третьим вежливо, но без особенной проволочки (всегда спешили).
Утром их папаша с грохотом спускался по лестнице, волоча старших, которых удерживала, видимо, бабушка, требуя надеть шарф или застегнуть курточку: обычные дела.
Младший затем выкатывался с ней на прогулку. Они перекликались по всей лестнице — пронзительный, как у какого-нибудь взрослого ястреба, голосок младшего и глухой, вечно возражающий мужской тенор бабушки.
Мамаша, довольно маленькая, вылетала попозже, запихивала в сумку бумаги и ссыпалась по лестнице мелкой дробью.
Дома оставался Семен Маркович и орал в свое удовольствие, блуждая по квартире.
После обеда кто-то возвращался из школы, начинала греметь ужасная музыка, затем затевался мелкий скандал, после чего лились сбивчие звуки скрипочки.
Дети учились, видимо музыке — поскольку время от времени сами собой возникали шумные концерты: то солировала флейта, то та же скрипулька вечно невпопад давала петуха (после чего исполнение тормозилось и все орали друг на друга), некто стучал на барабанчиках, а основой всему был рояль.
Вечерами, в выходные, ко взрослым приходили свои гости, и тут в дело шла фисгармония, похожая на церковный орган. И по всему дому расходились волнами тягучие звуки, навевающие всякие светлые и печальные мысли. А то вступал и небольшой хор.
На самом деле в этой шумной семейке возникали всякие бытовые нескладухи — то не было растительного масла, то требовался срочно градусник, но никогда бабка не звонила в дверь напротив, никогда. Какой толк спрашивать масло у холостяков, которых ты никогда не видишь с продуктами и с сумками, которые ничем не питаются! Странные люди, в рестораны ходят?
И никогда бабушка не угощала соседей своими пирожками.
Один только разок на Пасху, когда возвращались к утру из храма, соседи встретили молодого человека из квартиры напротив, который шел по двору, и радостно приветствовали его: «Христос Воскресе!». На молодого человека в данный момент удачно падал свет какой-то далекой лампочки, и он весь светился — и небольшая бородка, и глаза, и длинные волосы. И этот молодой человек поднял брови, улыбнулся и не ответил обычным «Воистину воскресе!», а просто утвердительно кивнул. Так по-доброму и с благодарностью как бы. Странный, однако, мужчина, подумали идущие, но вслух ничего не сказали. Только младший, которого несли на плечах, завопил как птица над полями:
— Дядя не умеет говорить?
На него сразу же все шикнули.
Так шли эти дни, сплетаясь в месяцы и даже годы, толпы детей шаркали по лестнице и галдели, собираясь на детские праздники, в квартиру справа, и шумели за дверями, как птичий базар.
А в квартиру слева изредка входили те трое по очереди — старик, молодой человек и силач. И выходили из нее тоже поочередно, никогда вместе.
Но потом что-то произошло в квартире справа. Музыка слышалась, кот Маркович орал, а вот хозяин дома как-то исчез, не появлялся, и пронзительный, как крик птички, голос младшего изменился, стал потише, и гостей почти не слышно было.
Какое-то горе поселилось в квартире справа.
А в квартире слева так же неслышно проживали те трое холостых граждан мужского пола.
Однако вдруг в квартире справа послышались ужасные крики — тот самый мужской тенор, которым говорила бабушка, сейчас звучал как сирена. Голос этот выл:
— Помогите, о, помогите!
И какой-то слышался топот многих ног, пыхтение, грязная ругань.
В этот самый момент из дверей слева вышел ветхий улыбающийся старик — он следовал, видимо, по своим делам.
В правой квартире полузадушенный голос прокричал:
— Отдайте! Отдайте его! Куда! Куда! Боже мой! Господи!
И открылась дверь.
Двое людей с черными страшными головами волокли мальчишку, а третий душил бабушку в прихожей, зажимая ей рот.
У одного из черных в руках был револьвер.
Черноголовые они были из-за своих черных шерстяных масок.
Дед, сияя, стоял над ступеньками.
— Выруби этого — сказал, пыхтя, один из тех, кто тащил мальчишку, зажимая ему рот. Мальчишка при этом колотил по чему попало ногами, обутыми в тяжелые ботинки.
Страшная группа уже вывалилась из дверей, и один из черных лягнул каким-то восточным ударом старика, но не попал.
По-прежнему улыбаясь, излучая радостную приветливость, этот старый, явно выживший из ума дедуля стоял у бандитов на дороге, загораживая собой ход на лестницу.
