— Не верь ему, — сказала принцесса, обращаясь ко мне. — Ты находишься здесь, с нами, вовсе не потому, что видишь это во сне, не мы вышли из книги и вошли в твой сон, а наоборот — ты оказался в книге. Потому мы и встретились. Ты хотел увидеться с нами еще раз, до того как умрешь. Пространство, в котором мы находимся, не сон, а книга. Это единственная ощутимая реальность. Кроме того, будь даже так, как говорит он, у тебя больше нет причин для волнения. Потому что, если он отправился на охоту в твоих снах, ты бессилен ему помешать…
Эти слова привели меня в ужас. Пока принцесса говорила, я вдруг понял, что Аврам Бранкович меня не видит, ведь мертвые не могут видеть живых, более того, мне даже показалось, что он, стоя за столом, видит меня во сне, то есть на самом деле охотится на меня. Не в силах дольше выносить это, я метнулся к ближайшему выходу, которым оказалась дубовая дверь, ведущая в Голубой дом, и взялся за ручку. В тот же миг на улице зазвонил трамвай «двойка» и кто-то с той стороны нажал на дверную ручку одновременно со мной…
Голубой дом
(улица Карагеоргия, 42)
Два человека, закутанные в длинные плащи, какие давно уже не носят, и еще один в белом тюрбане со множеством сверкающих камней, одетые словно для карнавала, искали в тот четверг неподалеку от маленького рынка дом под номером 42 по улице Карагеоргия. Увидев табличку с нужным номером, они вошли в обветшавший, но все еще видный двухэтажный особняк, построенный в позапрошлом веке, с шестью окнами по фасаду, который соседи окрестили Голубым домом. В маленькой комнате под лестницей их поджидал щуплый человечек в пальто по моде шестидесятых годов, который, казалось, узнал их. Его глаза, похожие на пару селедин, по очереди ощупали пришедших. Потом он провел их на второй этаж и предложил располагаться в стоявших там старых креслах. Сам он уселся на стул, чтобы казаться выше ростом, хотя еще одно кресло, у окна, оставалось свободным. Вместо картин по стенам комнаты были развешаны многократно увеличенные почтовые марки в красивых рамках достоинством в двадцать пять пар[3]и половину динара. На одной из них, фиолетовой, был поясной портрет королевы Марии, на второй, цвета сепии, король Александр Обренович с пенсне на носу, на третьей — король Петр I Карагеоргиевич.
— Известно ли, кто нас сюда позвал и зачем? — спросил, усаживаясь в кресло, более крупный господин. На голове у него не было ни единого волоса.
— Это я. Могу гарантировать, что вы обо мне никогда ничего не слышали, поэтому позвольте представиться. Доктор Исайло Сук. Профессор университета, хотя уже давно ничего не преподаю. Письма, которые вы получили, написал я, и спасибо, что вы на них откликнулись.
— А где же тот, ради которого мы пришли сюда? — спросил юноша в тюрбане. — Вы уверены в том, что он появится? И сумеет ли кто-нибудь из нас его узнать?
— Будем надеяться, что нам это удастся. Уж собственного-то убийцу узнать, наверное, нетрудно, — заметил доктор Сук.
— Но кто нам может гарантировать, что вы вообще что-нибудь знаете о нас и о том, кого мы здесь ждем? — отозвался рыжий молодой человек с усами, один из которых был серебряным.
— Доказать это несложно. Взять, к примеру, вас, господин Коэн. Помните, как вы были убиты?
— Что-то не припомню. Такого никто не помнит. Собственная смерть в памяти не остается.
— Прекрасно, — продолжал доктор Сук. — Я напомню, как вас убил тот, ради которого мы здесь собрались. Дело было в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году, неподалеку от Кладова. Вы умерли во сне, который превратился в предсмертный хрип. В мгновение ока со всех предметов, окружавших вас, попадали имена, словно это были их шапки, и мир предстал перед вами девственно чистым, как в первый день творения. Одни лишь первые десять цифр и те буквы алфавита, которые обозначают глаголы, как золотые слезы сверкали над всем, что вас окружало. И тогда вы поняли, что порядковые номера десяти заповедей — это тоже глаголы и что их забывают последними, тогда, когда забывают свой язык, однако они продолжают существовать, как эхо, даже после того, как сами заповеди стираются из памяти. В тот миг вы пробудились в собственную смерть… Вот как это было.
— Хорошо, это то, что касается меня, — ответил Коэн. И при этих словах на его лице заиграла улыбка. Улыбка, которая, казалось, триста лет пролежала в банке на замороженном счету, а теперь снова была пущена в оборот. — Однако, господин Сук, откуда вы можете знать, как он убил всех троих? — тут же добавил он. — Вы что же, были сразу во всех трех местах?
— Нет. Но этого и не требовалось. Потому что всех троих он убил в одном и том же месте. И в одно время. Присутствующего здесь кира Аврама Бранковича он тоже убил на Дунае, неподалеку от Кладова, в том же тысяча шестьсот восемьдесят девятом году. Стояла весна, дул ветер, который заплетал в косички ивовые ветки, и все ивы, от Мориша до Тиссы и Дуная, стояли в таких косичках. Что-то похожее на стрелы вонзалось в ваше тело, кир Аврам, но события текли в обратном направлении, с каждой новой стрелой вы сначала чувствовали рану, потом укол, а потом боль исчезала, в воздухе слышался свист и затем звон тетивы, пославшей стрелу. Так, умирая, вы пересчитывали стрелы — от первой до семнадцатой, а потом упали со столпа и перестали считать. В конце этого падения вы столкнулись с чем-то твердым, неизменным и огромным. Но это была не земля. Это была смерть…
— К сожалению, — ответил на это Бранкович, — ты не угадал. Я — теперь можно рассказать об этом — вампир и сумел запомнить, каким образом покинул этот мир. Помню, что меня хоронили головой в ту сторону, куда обычно смотрят ноги, для того чтобы я перестал быть упырем, а кроме того, помню и то, как меня умертвили. Я прекрасно помню: пока меня душили подушкой, я понял, что человек открыл свое вчера и свое завтра с большим опозданием, миллион лет спустя после своего появления, — сначала он открыл завтра, потом вчера. Он открыл их одной давней ночью, когда во мраке угасало настоящее, стиснутое между прошлым и будущим и почти уничтоженное ими, разросшимися в ту ночь настолько, что они почти слились воедино. Поэтому я знаю и то, как я умер: это произошло в тот момент, когда прошлое и будущее столкнулись во мне и раздавили меня… Вот так это было, что ж до тебя, придется представить нам убедительные доказательства, и плохо твое дело, если выяснится, что ты пригласил нас напрасно.
— Пожалуйста, вот вам доказательства, — поспешно, словно испугавшись, заговорил доктор Сук. — Смерть, которую вы описали, тоже ваша, просто она моложе той, которую представил вам я и которую вы больше не помните. Дело в том, что вы были убиты трижды. И имеете право трижды отомстить за свою кончину. Так что имейте в виду, где-то в глубинах ваших загробных воспоминаний о жизни существует и ваша третья смерть, и именно она является самым надежным доказательством того, что я говорю правду и что вас сюда позвали не напрасно. Поэтому послушайте, как вы умерли в третий раз. Вы лежали в неподвижной спешке в какой - то комнате за пестрой печью наподобие маленькой, словно игрушечной, церкви с красными и золотыми куполами. То горячие, то леденящие приступы боли расходились от вас кругами, словно годы вырывались на свободу из вашего тела и стремительно сменяли друг друга. Потом вдруг из вас потекло, и вместе с мочой вы освободились от всего своего прошлого и остались пусты. А потом у вас вдруг выпали все волосы, словно с вашей головы, которая была уже мертва, сшибли меховую шапку
