— Но, кир Теодосий, если мы так сделаем, то и майор Юлинац, и все читатели от Вены до Триеста и Москвы увидят, что мы, здесь, в Венеции, включили в книгу целый авторский лист, переделанный цензурой! Что мы напечатали главу, которую Юлинац вовсе не писал! Долили в вино воду! А коль скоро именно я являюсь у вас корректором всех сербских книг, то сразу станет ясно, кто это сделал, все поймут, что я, Захария Стефанович, испортил книгу Юлинца, что я изменил ее! Подумайте, разумно ли это?
— Рассуждать, разумно это или нет, ваша проблема, дорогой кир Сакариас, ваша проблема, но, к сожалению, мои деньги!
При этих словах улыбка упала с лица кира Теодосия, как отклеившиеся усы, и он повернулся спиной к своему корректору славяно-сербских изданий. Тому не оставалось ничего другого, кроме как отправиться домой с каким-то давно забытым выражением глаз и опальными страницами книги Юлинца, которые ему, хочешь не хочешь, предстояло переделать.
Вокруг цвела июньская Венеция, солнце сверкало в воде канала Сан-Джованни-Хризостомо, но, несмотря на все это, Захария чувствовал, что все его волосы на голове выщипаны, как трава на пастбище, а борода выкошена. Он шел куда глаза глядят, как вдруг его остановил мужчина, по которому сразу было видно, что он жандарм. Оказывается, он сопровождал его от самой типографии Теодосия и вот теперь окликнул, официально представился и сказал, что должен передать ему предписание.
— Какое предписание? — испугался Захария.
— Вам следует завтра, рано утром, явиться для беседы в здание Буссолы.
— С кем? — задал Захария нелепый вопрос и получил краткий ответ:
— Узнаете на месте. И не опаздывайте, у нас этого не любят…
Ошеломленный, Захария, чтобы прийти в себя и подумать, зашел в корчму и спросил стакан мальвазии. После похорон маэстро Джеремии Анна редко появлялась в зеленом доме, она носила черные кружева и выглядела очень подавленной. Казалось, она чего-то ждет. А он возился в типографии со своими корректурами, а теперь над ним висела еще и венская цензура и венецианские жандармы. От него требовали пожертвовать честью ради куска хлеба. За этими мрачными мыслями его застала Забетта, которая, проходя мимо корчмы со своим кремонским инструментом работы Амати в футляре, заметила его, вошла и уселась рядом, помахивая у него под носом своим ароматным веером.
— Что с вами случилось, дорогой синьор Сакариас? — удивилась она его виду. — На вас лица нет!
В ответ Захария подробно рассказал ей о своих бедах. Начиная с отвратительного завтрака на прогорклом масле, неприятностей с властями, цензорами, авторами двух видов и заканчивая греческой типографией в Венеции, издающей книги для сербов.
— Давайте разберемся, — сказала она сочувственно. — Нужно наметить последовательность ходов. Из всех зол самое худшее — Буссола.
— Правда? А что это такое, Буссола?
— Там находится венецианская инквизиция. Там же сидят и трое наследников Совета Десяти, там же и канцелярия государственного инквизитора. Оттуда можно прямиком попасть в камеру под свинцом, а потом и на мост Вздохов.
— Вы меня пугаете. Что за камера под свинцом?
— Это «пьомби», венецианская тюрьма под свинцовой крышей Дворца дожей… Но не надо сразу представлять себе самое худшее. В настоящее время Венеция очень слаба, и в этом ваша сила. Я думаю, мы долго не продержимся. Смотрите сами: тюрьмы почти пусты, венецианский флот стоит на острове Корфу и, судя по всему, останется там навсегда, потому что у республики нет денег, чтобы вернуть его обратно… Мы становимся все беднее, мы утомлены, и нас ждут несчастья. Республика Святого Марка больна, она угасает. Ее конец близок.
— Откуда вы это знаете?
— Знаю, дорогой мой скьявоне, потому что и сама я больна. Останутся только музыка, картины и церкви… И гондолы! Они вечны, потому что попали к нам из Египта. Короче говоря, печальная история, в которой для вас нет ни места, ни времени, так что можете спать спокойно и завтра спокойно отправляться туда, куда вас вызвали. Венецианская инквизиция давно уже не та, что раньше. В настоящий момент власти заняты запрещением азартных игр, решение должно быть принято на днях… Вторая ваша забота — книга. Давайте прикинем, что здесь можно сделать. Как вы предполагаете из этого выкрутиться?
— Вот как. — Захария с радостью ухватился за возможность вместе с кем-нибудь проверить план, который начал складываться у него в голове. — Я переделал бы вызвавшие нарекания страницы так, как этого требует венская цензура, но вставил бы туда одно свое патриотическое стихотворение под собственным полным именем и фамилией, а потом за это стихотворение подверг бы себя настоящему критическому разгрому! Но хитрость состоит в том, что это стихотворение обличает австрийские власти и говорится в нем о тех же самых вещах, о которых пишет Юлинац на страницах, которые я обязан переписать.
— Блестяще! Это так запутано, что сам черт не разберет! Так и сделайте, все получится прекрасно, а потом выкиньте все это из головы и оглянитесь вокруг! Мы же в Венеции! В Венеции нужно наслаждаться. А вы? Даже не сказали, как вам понравилась моя игра в консерватории.
— Это было волшебно. Смотрите, ваш перстень. Я его не снимаю.
— В таком случае вам придется сделать мне ответный подарок. Анна рассказывала, что вы привезли с собой в Венецию маленькую картину, которую сами написали. По ее словам, совершенно прелестную. Ангелы держат в руках свитки с нотами. Мне бы хотелось просто увидеть ее. Анна считает, что вы прекрасный рисовальщик. Повторяю, оглянитесь вокруг! Здесь, у венецианских мастеров, есть на что посмотреть, чему поучиться. Вот, например, Тьеполо, на его картинах ноги и локти у изображенных вырываются за пределы полотна, за его границы. Они словно стремятся сбежать, но сбежать не так, как вы, страшась красоты. Они бегут, неся красоту с собой, неся ее нам. Займитесь живописью и вы! Я не слышала ни одного имени прославленного художника из вашей страны, а ведь наверняка они есть.
— Конечно есть.
— Может быть, и вы станете одним из них? Что они пишут?
— Фрески в церквях.
— И как зовут самого знаменитого?
— Не знаю.
— Не знаете? Как это может быть?
— Никто не знает. Они не ставят подпись на своих работах.
— Но эти работы существуют, и, несомненно, они прекрасны. Используется ли сюжет «Благовещения»?
— Да. Его всегда изображают на царских вратах.
— Я больше всего люблю именно его. Может быть, потому, что никогда не смогу иметь детей… Зачатие нового мира и зачатие Бога… Эта картина меня всегда завораживает. Никогда Троица целиком, и две самых важных ее фигуры (Бог и Иисус), на картине не видна… Только женщина и ангел. Хотите, я вам кое-что покажу? Недалеко отсюда находится Скуола ди Сан-Рокко. Там есть две знаменитые картины. Обе на один сюжет — «Благовещение», ангел приносит Деве Марии благую весть, сообщает, что она родит ребенка. Одну картину написал Леонардо, другую Тинторетто. Пойдемте туда, я покажу вам оба этих полотна. Они стоят того, чтобы их увидеть.
