– Свободу?
– Да, свободу.
– Наша жизнь не изменится, – сказал он. – Но мы будем не так напряжены. Нет нужды говорить, что я предлагаю тебе жить лучше. Спи с кем хочешь. Я не против. Я тебе буду способствовать в этом.
Я не узнавала Марка. Я его теряла. Это был кто-то чужой. Я возразила.
– Я вышла замуж не для того, чтобы искать приключений. Но чтобы быть верной. Единственное, что я ценю в браке, – это верность.
Он поставил чашку с кашей.
– Лори, – сказал он, как говорил в минуты нежности. – У тебя была довольно бурная жизнь до того, как мы встретились…
– К счастью.
– Вот… Но не у меня. Две или три краткие интрижки, потом девица, с которой я жил. Затем я встретил тебя.
Он встал, вышел и вернулся с очками в золоченой оправе на носу.
– Ты собираешься читать?
– Нет, у меня болит голова. Очки мне помогают. Мне придется носить их постоянно.
Мне нравилась его голова интеллектуала. Он вздохнул с облегчением.
– Лори, уверяю тебя, я не изменял тебе на протяжении четырех лет.
– Четыре года?
– Да. Ни одного взгляда на другую женщину, ни одного тайного желания, никакого волнения.
– А по истечении четырех лет… Кто была первой?
– Девушка на пляже, в семь утра. Наполовину в воде, в двухстах метрах от ночующих в палатке.
Я встала. То, что я узнала, было хуже того, что увидела на Буасси-д'Англа. Я подошла к Марку, надеясь оказаться в его объятиях, села рядом с ним. Мы молчали. Потом он спросил с нежностью:
– Может быть, откроем бутылку вина? Это лучше, чем шампанское или виски.
– Нет. Мне противен алкоголь. Ты хочешь захмелеть, чтобы легче меня обвести вокруг пальца, чтобы подбодрить себя. Уже давно тебе надо выпить перед тем, как заняться со мной любовью.
– Это правда, – сказал он. – Мне это помогает. Что-то надо.
Я воскликнула:
– А любовь?
– Нужна определенная доза ее, чтобы это получалось, Лори. Ты же любишь сладкое…
– Тебе это хорошо известно.
– Ты очень любишь профитроли в шоколаде и лимонный пирог…
Я попала в западню.
– Пирог с лимоном люблю.
В этот момент на его лице появилось незнакомое выражение.
– Кусок лимонного пирога каждый день, летом и зимой, в Париже, за городом, в поездке, целых восемь лет. Пирог с лимоном постоянно. Прекрасно знаешь, что никогда не сможешь доесть. Никогда. Это отбивает аппетит. Нет?
– Ты меня сравниваешь с лимонным пирогом? Я даже не могла расплакаться. По-видимому, я была похожа на сову в солнечный день.
– Тебе воды? – спросил он.
– Да. Но очень холодной.
– Постараюсь принести.
Несколько кубиков льда оставалось в холодильнике. Марк принес два стакана холодной воды.
– Скажи…
– Да.
– Где ты подобрал эту девицу?
– Подобрал?
Это задело его мужское самолюбие.
– Девушка. Неопытная… Она была девственницей.
– Жалкий тип, – воскликнула я. – Она тебя заставила поверить в то, что была девственницей.
– Какими бы ни были времена, но всегда есть период, когда девушка целомудренна, – сказал он, раздуваясь от волнения, как петух, у которого смяли гребешок.
Я произнесла со злостью:
– Дев-ствен-ни-ца.
Мне даже было смешно. От отчаяния. Марк, шокированный моим смехом, босой, в распахнутом халате, терял свое достоинство и походил на эти гигантские статуи во Флоренции, где мраморные самцы, прикрываясь фиговым листком, выставляются на обозрение посетителей. Значит, можно внушить все, что угодно, тридцатишестилетнему типу, который так и не сумел избавиться от своих юношеских комплексов.
– Но почему тебе так смешно?
Я представила Марка изображенным на монументальной фреске. Марк на плафоне Сикстинской капеллы. Он мстительно грозит пальцем дьяволу, а внизу, вытянув шеи, им любуются японские туристы.
– Ты прекратишь смеяться?
– Да.
Я не осмеливалась посмотреть на него. Уставилась на свои ноги.
– Лоранс…
Я подняла голову, представила, как он сражается со своей девственницей, изображая героя в духе Гарри Купера, предпочитающего альковы пивнушкам в ковбойских фильмах, я представляла, как он демонстрирует запятнанную кровью простыню шепчущейся толпе, собравшейся под балконом дворца. Сеньор лишил девственницу целомудрия. Я каталась от смеха по полу. Он наклонился надо мной.
– Это – нервный смех. Тебе положить компресс на лоб?
Я поднялась и направилась бегом в ванную комнату. Умыла лицо и вернулась, успокоившись. Но, посмотрев на него, снова зашлась от смеха.
– Я ничего не могу поделать, я тут совершенно бессильна. Запахни хотя бы халат. Послушай, Марк… Такому типу, как ты, можно рассказывать что угодно.
– Мне ясно, что ты ревнуешь. Она красива, Джеки.
Он выделил слово «красива». Мне слышалось «beautiful, carissima, lovely, прекрасная». Я вернулась к действительности.
– Иностранка?
– Нет, француженка.
– Почему Джеки?
– Жаклин на современный лад. На англосаксонский манер. Ее мать «in».
– В курсе чего?
– Всего. Она держит нос по ветру.
– Где она тусуется?
– Кто? – Марк был в трансе. – Мать? В лаборатории.
– В лаборатории?
– Я спал сначала с ней.
Я перестала смеяться.
– Ты изменял мне с матерью?
– Она примерно твоего возраста…
– Тридцать два года?
– Нет, тридцать пять. Но это одно и то же.
– Это совсем не одно и то же. А дочери сколько лет?
– Шестнадцать.
– Продолжай…
– Я познакомился с Джеки у них дома. Я ей сразу понравился. Отнять у матери любовника всегда приятно девице в этом возрасте…
– Что ты можешь об этом знать?
Теперь смеялся он.
– Я где-то читал об этом.
– Негодяй!
– О нет.
– Продолжай.
– Ее тянуло ко мне. Но тридцатишестилетний мужчина в ее глазах – старик.
