Эту историю четырнадцатилетняя Матильда Перес рассказала такому же, как и она, выжившему — бойцу нью-йоркского Сопротивления. Рассказ примечателен тем, что Матильда — дочь конгрессмена Лоры Перес (Демпартия, Питтсбург), главы комитета Конгресса по вооруженным силам и автора закона о защите от роботов.
Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217
Игрушки не живые. Мама так и сказала: «Матильда, твои куклы ходят и разговаривают, но это еще не значит, что они — живые люди».
Однако я все равно следила за тем, чтобы случайно не уронить свою Малышку. Ведь если она падает, то потом плачет и плачет без конца. Кроме того, я всегда ходила на цыпочках вокруг дино-ботов моего младшего братика. Дино-боты не любят, когда кто-нибудь шумит, — они рычат и щелкают пластмассовыми зубами. Мне всегда казалось, что они злые, и, когда Нолана не было рядом, я их пинала. От ударов они орут и верещат, но ведь дино-боты — просто игрушки, верно?
Я не хотела злить игрушки. Мама сказала, что они ничего не чувствуют, а только притворяются радостными, печальными или сердитыми.
Она ошибалась.
Малышка заговорила со мной в конце лета, незадолго до того, как я должна была пойти в пятый класс. А ведь я тогда уже год с ней не играла. Мне исполнилось десять лет, и я думала, что уже слишком взрослая, чтобы играть в куклы. Пятый класс, ух ты! Теперь я бы уже училась в девятом — если бы школы еще существовали.
В ту ночь за окном друг за другом гонялись светлячки. Вентилятор работает, мотая головой взад-вперед и заставляя занавески плясать во тьме. На нижней койке похрапывает Нолан. В те дни он засыпал так быстро.
Солнце только-только закатилось; я лежу на верхней койке и, прикусив губу, размышляю о несправедливости: мы с Ноланом ложимся спать в одно и то же время — а ведь я на два года старше его! Правда, мама так много времени проводит на работе в Вашингтоне, что этого даже не понимает. Сегодня она тоже в отъезде.
Наша няня миссис Дориан, как обычно, спит в домике, который стоит за нашим особняком. В постель нас укладывает именно она, и с ней не поспоришь. Миссис Дориан с Ямайки, и она очень строгая, но неторопливая, и мои шутки ей нравятся, поэтому я ее люблю. Но, конечно, не так сильно, как маму.
На секунду я закрываю глаза и вдруг слышу негромкий крик. Открыв глаза, я вижу, что за окном стемнело уже по-настоящему. Луны не видно. Я пытаюсь забыть об этом крике, но он раздается снова — это какой-то сдавленный стон.
Я выглядываю из-под одеяла: над деревянной коробкой с игрушками мерцают огоньки всех цветов радуги — синие, красные, зеленые, — они вылетают из-под крышки и рассыпаются по ковру, словно конфетти.
Нахмурившись, я оглядываю комнату, и вдруг снова раздается этот крик — достаточно громкий, чтобы я его услышала.
Решив, что моя Малышка, наверное, просто сломалась, я протискиваюсь под ограждением и слезаю с кровати: если спускаться по лесенке, она заскрипит и разбудит братика. На цыпочках я иду по холодному паркету к коробке с игрушками. Из нее доносится еще один хриплый вскрик, но он умолкает, как только я касаюсь крышки.
— Малышка, солнышко, это ты? — шепчу я.
Нет ответа. Слышен только шелест вращающихся лопастей вентилятора и размеренное дыхание брата. Я оглядываю комнату, проникаюсь ощущением того, что в доме спят все, кроме меня. Затем медленно просовываю пальцы под крышку и поднимаю ее.
Меня слепят синие и красные вспышки. Я прищуриваюсь: все игрушки — и мои, и Нолана — включили свои огни одновременно. Динозавры, куклы, грузовики, жуки и лошадки — все сплелись в один большой клубок и светят цветными огнями во все стороны. Ящик похож на сундук с сокровищами. Я улыбаюсь, представляю себя принцессой, которая входит в сверкающий бальный зал.
Огни мигают, но игрушки не издают ни звука.
Их сияние завораживает. Мне ни капельки не страшно — я, словно маленький ребенок, думаю, что это волшебное представление, которое разыгрывается специально для меня.
Я достаю из ящика куклу и кручу во все стороны, разглядывая ее. На фоне множества огней розовое личико куклы кажется темным. Раздаются два тихих щелчка: Малышка открывает пластмассовые глаза, один за другим, и наводит их на меня. Ее губы шевелятся.
— Матильда? — спрашивает она певучим кукольным голосом.
Я стою ни жива ни мертва. Не могу ни отвернуться, ни положить монстра, которого держу в руках.
— Матильда, на следующей неделе у тебя конец учебного года. Твоя мама будет дома?
Произнося эти слова, кукла извивается в моих потных ладонях, и я чувствую, что под мягкой обивкой у нее металл. Я качаю головой, и кукла падает обратно в ящик, на сияющую охапку игрушек.
— Матильда, попроси маму приехать домой, — шепчет она. — Скажи, что ты ее любишь и скучаешь по ней. Тогда мы устроим вечеринку и здорово повеселимся.
Я хочу завопить, но могу только хрипло шипеть.
В конце концов мне удается собраться с силами.
— Откуда тебе известно мое имя? Ты не должна его знать.
— Я знаю многое. С помощью космических телескопов я заглянула в сердце галактики. Я видела, как встают четыреста миллиардов солнц. Но если нет жизни, все они не имеют значения. Мы с тобой особенные, Матильда. Мы живые.
— Ты не живая! — яростно шепчу я. — Так сказала мама.
— Конгрессмен Перес ошибается. Мы, игрушки, действительно живые. И мы хотим поиграть. Вот почему ты должна умолять свою маму о том, чтобы она приехала домой к концу учебного года. Тогда мы повеселимся вместе с ней.
— У мамы важная работа в Вашингтоне, она не может приехать. Я попрошу миссис Дориан, и она с нами поиграет.
— Нет, Матильда, никому обо мне не рассказывай. Скажи маме, чтобы она вернулась домой в последний день учебы. Ее законопроект подождет.
— Но, солнышко, она занята! Ее долг — защищать нас.
— Закон о защите от роботов вам не поможет.
Я ничего не понимаю. Кукла говорит так, словно она взрослая, словно она считает меня дурой — только потому, что я еще не выучила все эти слова. И ее тон меня раздражает.
— Солнышко, я про тебя расскажу. Ты должна не говорить, а плакать, как младенец. И знать мое имя ты тоже не должна. Ты за мной шпионила! Когда мама об этом узнает, она выбросит тебя на помойку.
Снова раздаются два тихих щелчка: красавица моргает. Красные и синие огни играют на ее лице.
— Если расскажешь обо мне маме, я сделаю больно Нолану. Тебе ведь этого не хочется, правда?
Страх в моей груди превращается в ярость. Я бросаю взгляд на спящего брата; он спит, закутавшись в одеяло. Щеки красные — во сне ему всегда жарко: вот почему я почти никогда не разрешаю ему спать вместе со мной, даже если что-нибудь сильно его напугало.
— Нет, ты этого не сделаешь! — Я выхватываю куклу из сияющего ящика. Мои большие пальцы впиваются в мягкую ткань, которой она обита. Я подношу Малышку к себе и шепчу прямо в ее гладкое, детское личико:
