— Открывай давай! Вы что там, спите, что ли?
Если и спали, то теперь точно проснулись в страхе. Голос у Хреногора таков, что боевые трубы с легкостью заглушает, святой Джельсомино и тот бы позавидовал. Богатырей Превеликий щедро одарил, разве что ума пожалел. До рассвета всего пара сказов плюс-минус двадцать пульсов, вполне можно и подождать было, когда б пресловутое богатырское терпение уже не использовали в мирных целях.
— Эй, вы, там, откроете или мне ворота снести?
А что вы думаете, и снесет. И наплевать ему, что ворота толщиной в полтора-два хрена. Стукнет раз, другой, третий, и лопнут тяжелые засовы, а створка слетит с петель. А потом выбежит вооруженная стража, и Хреногор пошвыряет ее в заросший ряской ров, и мы пойдем в трактир. Где хозяин тоже открывать не захочет, и богатырь вышибет двери ногой, после городских ворот не напрягаясь даже. И хозяин, подавившись своим «заходите утром», отведет нас в комнаты, где кровати с мягкими перинами и клопами, но я сейчас так устал, что даже не почешусь от укусов, тем более травками разными пропах, комары их не жалуют, может, и клопы не тронут. А богатырю все едино, так в сапогах и завалится, и храпеть будет так, что клопы на всякий случай сбегут из трактира, а может, и из города наперегонки с постояльцами. Потому как богатырский храп уже в легенды вошел, разве что я уснуть смогу, потому как устал безмерно, а еще я умный, и затычки для ушей уже в первую совместную ночевку сообразил сделать, а что земля (или стены в трактире) трясется, так человек и не к тому привыкает.
Хреногор пнул ворота, неслабо так пнул, массивная, обитая бронзой створка глухо загудела. Как после удара тарана, невольно подумалось мне, хотя таранов этих я в жизни не видел.
— Ну? — вопросил богатырь раздраженно и пнул створку повторно.
— Чего расшумелся-то? — недовольный заспанный голос с надвратной башни. — Шел бы ты отсюда, мужик, пока не начались.
— Начались? — третьего удара не последовало, богатырь начал думать.
— Неприятности, — пояснил стражник, подавив зевок. — Оно тебе надо?
— Открывай! — И Хреногор пнул створку так, что бронзовая обшивка смялась, а дерево затрещало.
— Эй! — проснулся окончательно стражник. — А ну отошел от ворот. Быстро! Не то из самострела пальну.
— Промажешь, за стрелу из жалованья вычтут, — хохотнул Хреногор и еще раз отвесил воротам пинка, но уже не сильно — так, чтобы разговор поддержать.
— Перестань! — рявкнул стражник. — А то старшего позову, он тебе задаст.
— А зови, — зевнул богатырь. — Или хочешь, я сам покричу?
— Что за шум? — вмешался в разговор второй стражник. — Дядька Быкан, кто там шумит?
— Да Косяк его знает, — помянул к ночи первый. — Сходил бы ты за старшим, Слег, пока он сам на шум не заявился. А ты, буян, отойди от ворот, прошу добром последний раз!
— А если не отойду, — недобро ухмыльнулся Хреногор, — тогда что?
— Уволюсь на хрен, понял? — гаркнул дядька стражник во всю глотку.
Удивительно, но богатырь угомонился, сел на камень и спокойно принялся ждать старшего. Который появился на удивление быстро, наверное, стражник перехватил его уже по дороге сюда. Старшим вообще свойственно чутье на разного рода неприятности, а стоящий у ворот Хреногор как раз к ним и относился.
— Страж Быкан, доложить обстановку!
— Слушаюсь, дядька старший! Неизвестная личность, по виду — человек, требует впустить в город. Орет, стучит в ворота. Орет громко, стучит сильно, боюсь, ворота до утра не доживут.
— С ума сошел? Как это не доживут? Стоп-стоп. Эй, ты, там, кто в ворота ломится! Ты, часом, не богатырь?
— Богатырь.
— Что ж ты, Быкан, меня в заблуждение вводишь? Какой он тебе человек? Головой думать надо! Ужель не знаешь, как богатырей привечать надо?
— Пивом, воблой, — откликнулся стражник обреченно. — Только где ж я среди ночи воблу найду? Пиво еще куда ни шло, трактиры до утра не закрывают. Да и на посту я…
— Эй, богатырь! Пива-воблу ждать будешь или так сойдет?
— Открывайте уж, — тяжело вздохнул Хреногор. — Превеликий с ним, с пивом. Спать хочу, сил никаких нет.
— Клянешься ли ты, богатырь, вступая в пределы города Холманска, не нарушать законы, не учинять буйства, хранить покой и достаток его граждан?
— Клянусь и подтверждаю своим честным богатырским словом, — торжественно откликнулся Хреногор.
Богатыри слово свое блюдут свято, всем известно. И в города их пускают никак не ранее, чем слово таковое дано будет. Иначе жди беды, как отведает такой вот Хреногор бочку-другую зелена вина и пойдет куролесить. А богатырь в подпитии уж всяко опаснее для населения, чем Змий какой или, скажем, Кощей.
А слово данное город от беды хранит. Если вдруг разойдется богатырь, его тут же пристыдят и о слове напомнят. Не придется богатырю со стыда сгорать, а князю — город заново отстраивать. В общем, все довольны, хорошая задумка.
Есть в любом городе место, где клятва эта не действует — богатырское подворье. Там герои местные и пришлые силой меряются, подвигами хвастаются. Только нет в Холманске сейчас других богатырей, кроме нашего Хреногора.
— Проходите, — со вздохом сказал старшой. — Второй-то кто, тоже богатырь, спаси Превеликий?
— Нет, — сказал я, прикрыв рукой зевок. — Я — ведун.
— Богатырь и ведун, вот как. — Старший с интересом посмотрел на нас. — И какое же дело привело вас в Холманск?
— Мы здесь проездом, — поторопился сообщить богатырь. Думал, наверное, что я совсем сомлел дорогой и сейчас засыпаю на ходу. Между прочим, верно подумал, сон меня уже срубил так, что я и губами-то шевелил с трудом, не говоря уже о том, что соображать, о чем говорить, а о чем молчать.
— На подвиг, стало быть, — понимающе кивнул старшой. — Ладно, проходите, за ведунами безобразий никаких не числится, кроме разве что трех сгораний на костре, но и тут вина скорее косвенная…
— Нашего не сожгут, — нехорошо улыбнулся Хреногор.
— Ладно, проходите. Раньше в Холманске бывал?
— Приходилось, — кивнул Хреногор.
— Значит, трактир найдешь. И поспеши, ведун у тебя совсем сомлел уже.
— Сам знаю, — огрызнулся богатырь.
Это было последнее, что я слышал. Тут меня и срубило окончательно. Просто взял и уснул стоя на ногах, вот стыдоба-то. Хотя чему удивляться, день был нелегкий, я к таким нагрузкам непривычен, да еще попробуй-ка сам пешим за богатырской коняшкой угнаться, каковая, хоть и привыкла к неспешности, а все ж человека и побыстрей и повыносливее.
Проснулся я далеко за полдень совсем разбитым. Руки и шея чесались немилосердно, должно быть, оголодавшие местные клопы успели к ним основательно приложиться. Все мышцы, по ощущениям, были завязаны узлами. Мысль о том, что придется вставать и куда-то идти, вызывала содрогание.
